А вот что он пишет о размножении сомов: «Из речных [рыб] сом-самец проявляет большую заботу о детях: самка, породив, удаляется, а самец остается сторожить яйца в том месте, где их скопляется больше всего. Он не приносит другой пользы, кроме того, что удерживает других рыбок, чтобы они не расхитили потомство, и делает это в продолжение сорока или пятидесяти дней, пока мальки, выросши, не будут в состоянии ускользать от других рыб. Рыбаки узнают, где ему случается сторожить яйца, так как, ограждая рыбок, он прыгает, издает щелкающие звуки. Сом настолько привязан к яйцам, что рыбаки каждый раз, как яйца находятся на глубоких корнях, выводят их, насколько могут, на мелкое место. Он, однако, не оставляет потомство, но, если он молод, скоро попадается на крючок, так как схватывает приближающихся рыбок, если же он уже это изведал и глотал крючок, тогда он не оставляет так потомство, но, раскусывая крючок самым твердым зубом, разрушает его»[148].

Рассказу Аристотеля о соме не верили, потому что сомы в Западной Европе не охраняют таким образом своих мальков. Однако Л. Агасси обнаружил, что такому описанию соответствует американский сом. В 1856 г. Агасси прислали нескольких сомов из реки Ахелоос (которая впадает в Коринфский залив); Агасси подтвердил наблюдения Аристотеля и назвал этот вид рыб Parasilurus Aristotelis. Однако лишь в 1906 г. подробности стали известны ученым в целом.

Аристотель также заметил, что сомы и некоторые другие рыбы производят звуки, шевеля жабрами (точнее, жаберными крышками); в таком случае неправда, что все рыбы молчат.

Греки хорошо знали пчел, от которых они получали мед – вещество необычайно драгоценное, поскольку другого сахара у них не было. Естественно, много ссылок на пчел содержится в «Истории животных». Аристотель замечательно их описал. Правда, он не сознавал недвусмысленно, что главная в улье пчеломатка, а не самец.

Описания Аристотеля тем более поразительны, если вспомнить, какие скудные средства имелись в его распоряжении. У него не было не только инструментов (увеличительных стекол и т. д.) и химикатов, которыми всегда вооружены наши натуралисты, но и справочников и словарей, с помощью которых мы перепроверяем наши умозаключения. Возможно, в Ликее имелась библиотека, но она находилась в зачаточном состоянии, особенно ее научный отдел. Еще не было специального научного языка, с помощью которого можно передавать идеи. Чудесному средству, созданному поэтами и историками, недоставало технических терминов, без которых невозможно краткое и ясное описание. Аристотелю пришлось самому создавать многие термины по мере необходимости. Но в биологических описаниях даже самый высокоразвитый научный язык недостаточен без рисунков. Аристотель (или его сотрудники) точно добавляли к тексту рисунки, хотя у нас нет возможности оценить ни их количество, ни ценность. Например, говоря о матке, он пишет: «Что же касается очертаний этого органа, должен отослать читателя к диаграммам в моей „Анатомии“». Применительно к мочевому пузырю и пенису он замечает немного далее: «Все эти описательные подробности можно видеть на сопровождающей диаграмме». Далее он ссылается на разные их части, обозначенные буквами, подобно геометрическим фигурам. В другой книге он замечает: «Все это следует изучать с помощью пояснительных чертежей». Однако следует помнить, что сравнительная редкость и дороговизна папируса не позволяла современникам Аристотеля обходиться с ним так же небрежно, как мы обходимся с бумагой. Поэтому при переписке рисунки и схемы, как правило, выпадали. И даже если рисунки имелись в оригинальной авторской рукописи, воспроизводить их точно было так трудно и утомительно, что переписчики предпочитали их выпускать. Ни одного Аристотелева рисунка до нас не дошло.

Эмбриология. Одним из самых первых продуманных обзоров научной мысли Аристотеля стала книга, написанная Дж. Г. Льюисом (1817–1878) в 1864 г. (рис. 93). Льюиса ни в коей мере нельзя назвать слепым поклонником Аристотеля, но, дойдя до сочинений по биологии, которые он, будучи натуралистом, мог оценить в полной мере, он больше не мог сдерживать восхищения. Трактат «О возникновении животных» он назвал выдающимся произведением. Он, не колеблясь, поместил «О возникновении животных» Аристотеля выше сочинений его известнейшего соотечественника, опубликованных в 1651 г., на две тысячи лет позднее!

Рис. 91. Книга Дж. Г. Льюиса 1864 г. стала блестящим, пусть и несовершенным, синтезом научной мысли Аристотеля. Она стала первым продуманным синтезом Аристотелевой науки и первым выпуском его запланированной истории науки

Так как эта тема далека от моих собственных исследований, позволю судить о своем предшественнике одному из моих друзей, выдающемуся эмбриологу:

«Выдающиеся заслуги Аристотеля в области эмбриологии могут быть суммированы следующим образом:

1. Он развил до логического конца выдвинутый неизвестным иппократовским автором метод наблюдения, присоединив к этому методу учение о классификации и корреляции фактов, что поставило эмбриологию на новую, прочную основу.

2. Он ввел в эмбриологию сравнительный метод и при помощи изучения множества живых форм заложил фундамент будущей науки о различных путях эмбрионального развития. Так, ему было известно яйцерождение, яйцеживорождение и живорождение, и одно из этих различий по существу соответствует принятому в современной эмбриологии делению на голобластические и меробластические яйца.

3. Он установил различие между первичными и вторичными половыми признаками.

4. Он относил определение пола к ранним стадиям эмбрионального развития.

5. Он связал явления регенерации с эмбриональным состоянием.

6. Он установил, что спекулятивные теории его предшественников об образовании зародыша сводятся к определенной антитезе: преформация – эпигенез, и решил, что последняя альтернатива – единственно правильная.

7. Он выдвинул концепцию неоплод отворенного яйца как сложной машины, колеса которой будут двигаться и надлежащим образом выполнять свои функции, как только будет поднят главный рычаг.

8. Он предвосхитил теорию рекапитуляции своим учением о последовательном вхождении различных душ в зародыш во время его роста, а также наблюдением, что в процессе эмбрионального развития общие признаки появляются раньше, чем частные.

9. Он предвосхитил теорию осевых градиентов своими наблюдениями о более сильном и более быстром развитии головного конца зародыша.

10. Он правильно истолковал функцию плаценты и пуповины.

11. Он дал описание эмбрионального развития путем сравнения его с действием закваски дрожжей, предвосхитив тем самым наши познания об органических катализаторах в эмбриогении.

Однако нельзя забывать и об оборотной стороне медали. Аристотель допустил три большие ошибки. Я не стану здесь говорить о деталях, в отношении которых человек не может быть всегда правым, но остановлюсь больше на общих положениях, как сделал это в отношении одиннадцати правильных положений.

Эти ошибки состоят в следующем:

1. Он ошибался, утверждая, что в процессе оплодотворения самец не вносит в самку ничего осязаемого. Утверждать, что семя дает «форму» бесформенной «материи» – менструальной крови, – все равно что сказать, что семенная жидкость не привносит ничего, кроме невещественного дуновения. Разумеется,