И вот ему поставили задачу. Яков Михайлович честно сказал, что не знает, как сделать такую машину — это было во второй раз в жизни. Первый раз он признавался в своем незнании в то время, когда к нему была допущена несправедливость. Яков Михайлович и тогда и теперь сидел за столом зелёного сукна, но нынешний был гораздо больше и на нём не было подозрительных пятен. Вождь ходил сзади и злился.

— А вот враги знают, — и вождь зашелестел какими-то бумагами. — Они знают, а вы нет. Поэтому вы сделаете копию.

Яков Михайлович уже делал копию чужой машины. Несколько лет назад ему велели сделать такой же самолет, что был тогда у друзей, стремительно становившихся врагами. Он скопировал его с точностью до винтика, сохранив даже гнездо у сиденья для банки с газированной водой. Точно так же, как в случае с репродуктором он много раз обращался к начальству, говоря, что конструкцию можно улучшить, но каждый раз ему отвечали, что ничего улучшать не надо.

И Яков Михайлович сделал, как ему велели — даже гнездо для банки он сделал таким же — два и шесть десятых дюйма, потому что бывшие друзья все считали в дюймах.

Сейчас вождь сказал, что чертежи есть, и нужно просто сделать такой же самолёт, как тот, что может прилететь издалека и капнуть чернильную кляксу на карте Родины. Только копия, если что, полетит в другую сторону.

Яков Михайлович даже не спросил, можно ли в этот раз улучшать конструкцию.

Он не видел в копировании ничего постыдного. Постоянное повторение — залог продвижения вперёд. Только глупцы надеются сделать что-то принципиально новое: новое — это всегда доработанное старое. Его друг из прежних времён был художником и убеждал его тогда, что нельзя приобрести мастерство, пока не перерисуешь половину Эрмитажа. Теперь не узнаешь о подробностях метода — поручика, забывшего про кисти, расстреляли в двадцатом году.

Нет, чертеж всегда только повод.

Все дело в другом — в материалах. Если бы даже из-за океана пригнали пароход с алюминием, проводами, резиновыми прокладками и еще миллионом разных материалов (так бывало раньше, в пору дружбы с будущим врагом), и то перед ним стояла бы сложная задача. Но таких материалов не было, и задача попросту не имела решения.

Пауза длилась, как новый срок несправедливости. Его коллега и соперник, тоже создатель больших самолётов, как-то по секрету рассказывал, что вождь норовил взять с него честное партийное слово, что всё получится. Рассказывал он это в неприятном месте, где вершилась несправедливость, и тогда-то Яков Михайлович задумался над тем, что важнее — бумаги с печатями или честное слово.

Ему велели идти, он и пошёл.

Дверь кабинета неслышно затворилась за ним, и чёрная машина понесла его через рассветный город к заводу. Он и жил на заводе — когда с ним случилась несправедливость, жена ушла. Для детей он умер, прежняя жизнь кончилась.

И теперь он смотрел на реку, не видя её. Мысли складывались внутри герметичного пузыря в голове, не испытывая никаких неудобств. Он прикидывал, кому и что поручить, хотя не видел ещё чертежей.

Чертежи привезли вечером двое.

Один был незаметным человеком в форме без знаков различия. У второго были полковничьи погоны, но ни одного ордена на кителе.

Оказалось, что у врага над этим самолётом работал наш человек, он не хотел войны, и считал, что равенство возможностей не даст ей начаться.

Чертежи, что пришли из-за моря, копировали несколько раз, переснимали, но сделано это было идеально — можно разобрать каждую деталь. Яков Михайлович даже не стал думать об этой цепочке — может, кто-то крался по крыше, а кто-то с безразличным лицом запирал камеру хранения на американском вокзале, внутри которой лежал свёрнутый в рулон бомбардировщик. А может, это были микропленки внутри выдолбленной трости слепого с собакой-поводырём (Яков Михайлович как-то читал такой детектив).

Так или иначе, листы легли на огромный стол, и Яков Михайлович привычно пересчитал размеры. Он не поверил своим глазам — самолёт был огромным.

Ещё до войны он принимал участие в работе над большим самолётом. Самолёту не повезло — в демонстрационном полёте в него врезался истребитель сопровождения, и с тех пор таких больших машин не строили.

Яков Михайлович раздал задания, они расписали график, работа пошла, понемногу разгоняясь — так начинает рулёжку уже готовое изделие.

Но что-то шло не так с конструкцией.

Самолёт точно соответствовал чертежу, но, пересчитав размеры, Яков Михайлович поразился — прочность самолёта им не соответствовала.

В конструкции не соблюдался закон квадрата-куба. При увеличении размаха крыльев их площадь растёт как квадрат, а объём самолёта — как функция в третьей степени.

Яков Михайлович прикинул снова все размеры и убедился, что все они в два с половиной раза больше, чем нужно.

Прочность лонжеронов выросла в два раза, а они должны были быть в восемь раз прочнее, чтобы крылья не сложились в воздухе.

Он пересчитал всё это ещё и ещё и снова убедился, что размеры на чертежах завышены в два и пятьдесят одну сотую раза.

В этот момент он понял, что строил самолёт в сантиметрах, вместо того чтобы делать его в дюймах. На какой стадии копировщик чертежа ошибся, перевёл размеры в метрическую систему, оставив английские обозначения, было неизвестно, и кто он был — тот далёкий разведчик, или кто-то на этой стороне? Кто проставил другие единицы рядом с тонкими линиями? Непонятно, да и неважно.

Потом эти двое появлялись ещё не раз, и Яков Михайлович сказал им это, но ему не ответили.

Новых указаний не было, так что он по-прежнему каждый раз передавал гостям листок, заполненный каллиграфическим почерком — там были вопросы к неизвестному другу.

Ответы приходили с завидной регулярностью через две недели.

Машина строилась — своими размерами она напоминала кита, выбросившегося на берег. Особая канитель была с проводами — их делала канительная фабрика, и всё время хотела округлить сечение, но если округляли в большую сторону, то машина становилась неподъёмной, а если в меньшую, то проводка оказывалась ненадёжной.

Но и эту проблему удалось решить, хотя электрики бормотали, что всё сделано на честном слове.

Лето сменилось осенью, затем снег покрыл ангары и взлётное поле. Но снег пока расчищали для других вылетов.

Странные визитёры продолжали приезжать к нему. Они были всё те же, старый и молодой, и были как всегда молчаливы. Кажется, у них не было никакого собственного запаха.

На большой стол ложился листик с ответами на прежние