— Явился для беседы, — сказал он бойко и при этом покраснел. Было видно, что он старается держаться независимо и в то же время он чисто по-мальчишески боится произвести плохое впечатление.

— Моя фамилия Дымко… Сергей Дымко… Сергей Николаевич Дымко… Это если полностью, — говорил он быстро и сбивчиво, прямо смотря на Шрагина, будто желая знать уже сейчас, какое впечатление он произвел. Но так как Шрагин выжидательно молчал, он продолжал: — Начал я жизнь беспризорником… Сиротой остался… Ну, конечно, детдом, учеба… Первичная, так сказать. Там же вступил в комсомол. По путевке комсомола строил московское метро. Не я один, конечно, строил. Оттуда послали в спецшколу. Учился ничего. Бывало, конечно, и срывался. Но когда зашла речь о создании нашей группы, я вызвался первым, вернее, одним из первых.

— Вы представляете себе, чем мы будем заниматься?

— Конечно, представляю, — уверенно ответил Дымко и тут же поправился: — В общих чертах, конечно.

— А к чему у вас больше лежит душа?

— Как к чему? — смешался Дымко.

— К диверсии, разведке, пропаганде?

— Что прикажете, то и буду делать, — выпалил Дымко, явно избегая разговора о предстоящей работе.

«Парень ты хороший, — думал о нем Шрагин. — Но зачем тебя решили сделать разведчиком, никто не знает, а сам ты — тем более».

— Это моя беда, я не умею сразу произвести хорошее впечатление, — огорченно сказал Дымко, будто разгадав мысли Шрагина. — И знаете, это началось еще в детдоме. Но поверьте, всегда со временем выяснялось, что я не такой уж плохой, честное слово. А может быть, это мое свойство как-нибудь пригодится? — с надеждой спросил он.

— Ничего, не боги горшки обжигают. Будем работать, — сказал Шрагин.

Глаза у Дымко радостно вспыхнули, и Шрагин подумал, что он сейчас скажет что-нибудь выспреннее, ненужное, но Дымко промолчал.

Парень, который пришел после Дымко, был неразговорчив, каждое слово приходилось вытягивать клещами.

— Ястребов Алексей Васильевич, — представился он, а потом на все вопросы отвечал только: «да», «нет», «не знаю». У него было открытое, простоватое лицо, и только светло-серые глаза, которыми он в упор смотрел на Шрагина, таили в себе пока еще непонятную силу характера. Шрагин не терпел болтливых людей, но, сталкиваясь с людьми молчаливыми, всегда стремился разгадать, отчего у человека замкнутость. Далеко не всегда это выражает характер человека. Сейчас он осторожно выспрашивал Ястребова о его жизни, учебе в спецшколе, об отношениях с товарищами по группе и, слыша односложные его ответы, видел, что не жизнь сделала этого парня таким сдержанным. Его биография была прямой и чистой, как взгляд его светло-серых глаз. Значит, все дело в характере, а такой характер для разведчика — ценнейшее качество.

Шрагин спросил, любит ли он свою чекистскую работу.

— На эту работу, товарищ майор, без любви вряд ли так просто пойдешь, — убежденно и с хорошей злобинкой ответил Ястребов.

— А вы что же, так вот, сразу эту работу и полюбили?

Ястребов долго не отвечал.

— Батя мой — украинский большевик, — сказал он наконец. — Его на глазах у матери немцы убили… в восемнадцатом году. Мне тогда и трех лет не было.

Следующим пришел Семен Ковалев. Он был выше среднего роста, широкий в плечах, но немного сутулый и оттого казался неуклюжим. Он уже успел избавиться от казенной одежды, на нем были разномастные пиджак и брюки, заправленные в резиновые рыбацкие сапоги с отвернутыми голенищами. Все это сидело на нем ладно и естественно, прямо заскочил сюда человек, идя на рыбалку.

— Вид у вас отменный, — похвалил его Шрагин.

— Натерпелся с этим. Первый раз, знаете, на рынке менялу изображал. Но, вроде, спецовочка получилась ничего.

Шрагин попросил его рассказать о себе.

— Из крестьян я, из потомственных плотников, — говорил он, мягко окая. — Мне бы дома строить, а не это… — он подмигнул. — Но раз уж груздем назвался, надо лезть в кошелку. Так что давайте задание — выполню все, что будет по силам. А надо, так и через силу.

— Что вам больше с руки? — спросил Шрагин.

— Что-нибудь такое, товарищ майор, чтобы немца бить издали и в разговор с ним не вступать, — спокойно и неторопливо ответил Ковалев. — Говорить с ним, наверно, не смогу. И не оттого, что языка не знаю. Просто выдержки не хватит. А вот, к примеру, сбросить под откос поезд — это я готов. И если их там хоть с полсотни сгинет, тогда и самому умереть будет не жалко.

— Ну что же, пристраивайтесь к железной дороге. А только погибать не надо, и менять вас на полсотни фашистов невыгодно.

— Я и не спешу. Я хотел только, чтобы вы знали: перед смертью не дрогну, — просто сказал Ковалев.

— Демьянов Иван Спиридонович, — густым басом представился следующий участник группы, аккуратный, подтянутый мужчина, на котором даже нелепая казенная одежда выглядела ладно и не бросалась в глаза. Он был постарше всех, с кем уже беседовал Шрагин, и в нем сразу же обнаруживалась военная косточка. А спустя несколько минут Шрагин уже знал, что перед ним человек с опытом чекистской работы, который хорошо представлял, чем будет заниматься группа. Шрагин даже подумал, что надо будет иметь его в виду как своего преемника на случай беды. Шрагин спросил Демьянова, почему он в таком возрасте оказался выпускником спецшколы.

— Сколько раз я это объяснял людям! — сдержанно улыбнулся Демьянов. — Я уже шесть лет работал в органах и на седьмой обнаружил, что, если не подучусь, лучше мне в шоферы идти. Поверьте, пять рапортов написал, выговор получил за попытку отлынивать от работы, а все-таки прорвался. И не жалею.

Последним собеседником Шрагина был Егор Васильевич Назаров. Он родился и вырос в рабочей семье на берегу Волги, а похож был на