<…> Несчастным приказчикам приходится „без анкеты по глазам“ (не все же имеют таланты, как Иван Никитич) определять – кто покупатель-спекулянт, с которым надо бороться, горожанин, которому не надо продавать, или колхозник. Говорят, методы еще не нащупаны».

В письме к А. Глускиной от 15‑го сентября с/г. Сафонова пишет: «Рабочие, приезжавшие к нам из разных концов страны, – не ворчат. Даже можно слышать, как прихлебывая суп из пшена, а на второе кисель из брусники, сделанный на ржаной муке, – нахваливают и говорят: „Ничего, живем хорошо“. И эта пища кажется хорошей чернорабочему плотнику – после 8‑ми часового, а иной раз и 10-ти часового рабочего дня, без сапог, без теплой одежды – на болоте.

Между прочим, одно новое подметила я в настроениях: раньше, переживая все трудности, рабочий всегда надеялся на улучшение, которое придет через год, через два, ну через пятилетку. Сейчас же таких разговоров не слышно <…>.

Наблюдения над аппаратом представляют малый интерес. Аппарат как всякий аппарат»[1218].

Ягода отмечал, что исключительно строгая конспирация делает внешне незаметными организационные связи и работу, проводимую группой И. Н. Смирнова. Активные участники группы за последнее время «…начали практиковать созыв узких совещаний под видом „чая“ и вечеринок, на которых подвергают обсуждению различного рода вопросы программного порядка, вроде „идеологическая сущность современного партруководства“, „социальная природа нашего государства“ и т. п., питая троцкистской идеологией рядовых участников группы Смирнова, а через них отдельных рабочих». Некоторые низовые группы получили инструкцию следующего содержания:

При встречах с рабочими следует вести осторожные беседы желательно индивидуально. Основной темой для беседы взять последнее постановление ЦК и СНК о прогулах, заострить вопрос, указав, что подобных постановлений нет даже ни в одной капиталистической стране. На фоне общей нищеты и голода данное постановление открывает возможности для небывалого произвола со стороны администрации предприятия. Затем следует коснуться движения в среде рабочих и разъяснить, что теперешние отдельные вспышки, вроде Ивановских событий, хотя и незначительны, но могут являться преддверием больших событий, аналогичных Ленинским. Теперь условия борьбы для рабочих очень трудные: население расслоено, аппарат не авторитетен, но его здорово подкармливают, и он силен. Это нужно учитывать, готовясь к борьбе. И, таким образом, ведя беседу о прогулах – следует постепенно обнимать все вопросы политической жизни страны, перейти к международным вопросам, прощупать всесторонне настроение рабочих и затем подвести к вопросу о том, что для борьбы мало одного недовольства, нужно политически продумать весь курс политики партии и Коминтерна и т. п.

Этой же инструкцией давалось указание – «никаких призывов к организованным действиям пока не делать, а ограничиваться лишь изучением настроений рабочих».

15 октября 1933 года появился новый документ Троцкого, рассылавшийся по почте из‑за границы на адреса некоторых ссыльных троцкистов. В этом документе Троцкий, наряду с другими директивами, призывает к восстановлению внутренней жизни оппозиции и к выпуску политического заявления, обращенного к партии. Троцкий указывает: «Оппозиция должна приучить партию к себе. Она должна показать, что ей чуждо чувство мести, стремление разгромить аппарат и проч. Оппозиция преследует сейчас одну цель: быть допущенной к общей работе в нынешних архи трудных условиях. Таков должен быть, на мой взгляд, тон и дух первого заявления <…> Появление подобного документа сразу получит крупное политическое значение. К ленинской оппозиции потянутся со всех сторон. Восстановятся связи, возобновится работа. Только таким образом можно будет приступить к коллективной выработке практический программы». Совершенно неожиданно в этом же документе Троцкий, не упоминая о своем «открытом письме в Президиум ЦИК СССР» по поводу лишения его прав гражданства, в котором он курсивом выделил лозунг «Убрать Сталина», пишет: «<…> Лозунг „убрать Сталина“ не наш лозунг. Долой личный режим – это правильно. Не только Сталин и Молотов, но и Зиновьев с Каменевым и Рыков с Томским еще могут послужить партии, если возродить ее – „Ленинскую оппозицию“». Ягода продолжал: «8‑го декабря с/г. в присутствии Ивана Никитича Смирнова А. Сафонова разъяснила, что Троцкий совсем не меняет этим заявлением своего отношения к Сталину, что подобное заявление Троцкого вызвано исключительно тем обстоятельством, чтобы не дать оснований понять его фразу „убрать Сталина“, как призыв к террору». Все это свидетельствовало, по мнению Ягоды, о том, что группа И. Н. Смирнова в настоящее время прислушивается к директивным указаниям Троцкого. Если между Смирновым и Троцким и был раздор в 1929 году, это было дело прошлого.

По делу так называемой «контрреволюционной троцкистской группы Смирнова И. Н. и других» в начале 1933 года были арестованы 89 человек. На следствии Смирнов признался, что после его восстановления в рядах ВКП(б) продолжал испытывать неуверенность в том, «…что осуществление колхозного строительства, проводимое партией, пройдет без потрясений. <…> Всеми указанными выше сомнениями я делился в узком кругу своих товарищей, бывших троцкистов, большая часть из них восстановлена в ВКП(б). <…>. Никаких противопоставлений из моих сомнений мероприятиям партии я не делал». ОГПУ, однако, видело в Смирнове руководителя «нелегальной группы», которая ставила себе целью «воссоздание подпольной троцкистской организации на основе новой тактики двурушничества». На основании донесений агентов ОГПУ Смирнова обвинили в том, что он использовал свое служебное положение для организованного распределения и устройства на работу на промышленные предприятия и в хозяйственные учреждения своих единомышленников, «которым давались директивы осторожно проводить контрреволюционную работу», – к этой активности Смирнова мы вернемся в последней главе[1219].

«У подавляющего большинства арестованных троцкистов, – докладывал Ягода Сталину, – изъято значительное количество к[онтр]-р[еволюционной] троцкистской литературы, 5 архивов троцкистских материалов и переписка с ссылкой». При обыске у Смирнова был изъят «архив троцкистских документов, охватывающий период с 1928 по начало 1931 г.», в котором обнаружились «статьи и директивные письма Троцкого, написанные за границей», – что-то из этого читал Муралов[1220].

Письмо от Седова начиналось приветом от «старика». Со слов Муралова, которому Смирнов письмо показал, там говорилось, что

«Старик» завидует мне, что я живу в Сибири, хожу на охоту, и что он хотел бы, как и в прошлом, быть всем вместе. Затем было сказано, что я совершенно зря не «капитулирую», и что я этим самым осложняю работу всех своих сотоварищей. В этом письме Седов писал мне, что Троцкий требует, чтобы я обязательно вернулся в партию, т. к., находясь вне рядов партии, борьбу со сталинским руководством мне вести будет гораздо труднее, кроме того, связываться со мною нашим товарищам, которые «капитулировали», небезопасно для них и для общего дела. В этом же письме сообщалось о необходимости перехода к террору. Седов писал, что об этом даны подробные указания Ивану Никитичу Смирнову. Видимо, зная горячность моего характера, Седов