Волшебник смочил тряпицу водой и умыл ею лицо гнома, странно просветлевшее и разгладившееся после смерти, сложил ему руки на груди. Орк не принимал в этом участия; он смотрел на жалкое, распростертое на лежанке изломанное шмырово тело, и что-то, отдаленно похожее на жалость, вдруг зародилось в его душе… Он представил, каково это: быть больным, одиноким, обездоленным и всеми презираемым, лишиться прошлого, семьи и дома, зависеть от милости собственного палача, которого смертно боишься и ненавидишь, прятать ото всех и вся свое болезненное уродство, ползать, подобно червю, в темноте, по сырым и холодным норам — и при этом найти в себе силы не стать вновь подлецом, не оказаться негодяем, уйти из этого мира с чистой совестью и сердцем, не отягощенным предательством. Гэджа бросило в жар — сочувствие, смешанное с ужасом и стыдом за былую неприязнь к Шмыру, вдруг остро стиснуло его сердце, он прикрыл глаза ладонью, глотая вставший поперек горла ком.

Гэндальф почтительно опустился перед усопшим на одно колено и склонил голову.

— Ты был добрым и благородным гномом, Траин, сын Трора, прожил жизнь с честью и достоин куда больших почестей, нежели мы можем тебе сейчас оказать. Но я клянусь у твоего скорбного ложа, что доверие, которым ты меня осенил, будет оправдано, твоя последняя воля — выполнена, и твое наследство передано адресату. Да будет так!

Он помедлил еще пару секунд, потом решительно поднялся.

— Я ухожу, Гэдж. Мне нельзя здесь оставаться… Больше меня тут ничто не держит.

— А, — Гэдж запнулся, — да?

«А как же я?» — хотел он спросить.

Ему стало нехорошо… Ты не можешь уйти, подумал он в ужасе. Не можешь… потому что Саруман — здесь! Потому что ошейник с него можешь снять только ты! Потому что… потому что я не в силах опять быть тут совершенно один! В этом проклятом Замке!

Но волшебник не мог сейчас не уйти, ему действительно нельзя было здесь оставаться, и простая эта, безнадежно очевидная мысль повисла на груди Гэджа чугунной гирей… Ему вновь предстояло расставание — и от неизбежности этой разлуки он терял под собой почву: она расползалась у него под ногами, словно топкая и неверная болотная хлябь.

— Гэдж, дружище, — отрывисто добавил Гэндальф, — я был бы несказанно рад, если бы ты отправился со мной. Дол Гулдур — отнюдь не то место, где тебе стоит оставаться. — Он бродил по келье, собирая в сумку какие-то припасы и свертки, вытащил с верхней полки и сунул за пазуху что-то, похожее на свиток пергамента. Покрутил в пальцах темного металла ключ с затейливой бородкой и спрятал его в карман. — Но я не смею тебе этого предлагать, потому что не уверен, что сам смогу выбраться отсюда живым. Если я сыщу возможность за тобой вернуться, я вернусь… но, по совести говоря, я даже не могу сейчас твердо обещать, что мы с тобой вновь когда-нибудь увидимся.

Он пристально посмотрел на орка — точно ждал от него какого-то решения: немедленного, верного, бесповоротного. Но в голове у Гэджа царил сумбур; он чувствовал, что вязкое болото тревог и смятения затягивает его все глубже и глубже.

— Неужели надо обязательно… уходить? — потерянно пробормотал он. — Неужели нельзя где-нибудь спрятаться, отсидеться, переждать… в каком-нибудь надежном и безопасном месте…

— А у тебя есть на примете такое надежное и безопасное место?

— Ну, — Гэдж замялся, — я, наверно, мог бы укрыть тебя в своей каморке… под видом какого-нибудь заразного «крысюка». Правда, почему бы и нет? — Он вдруг возгорелся несмелой сумасшедшей надеждой. — Вряд ли кто-то обратит внимание на очередного хворого старика в грязных лохмотьях.

Гэндальф со вздохом положил руку ему на плечо.

— Обратят, не сомневайся, — мягко возразил он, — я же не числюсь в гарнизонных списках. А я, знаешь ли, не хочу опять попасть на зубок к Мёрду, друг мой. — На секунду лицо его передернулось. — Тем более подставлять под удар еще и тебя было бы с моей стороны черной неблагодарностью. Нет, Гэдж, спасибо за предложение, но я не думаю, что это хорошая идея. Мне нужно убраться отсюда как можно скорее — пока они вновь не начали на меня охоту.

— И каким путем ты намерен уйти?

— Тем же, каким и пришел.

— По-твоему, это безопасно?

— Нет. Но другого пути я не знаю… Мне нужно спуститься в подвалы, к отводным каналам. У Шмыра где-то была схема Лабиринта, нарисованная на бумаге. — Волшебник торопливо рылся на полке, переставляя с места на место кружки, плошки и огарки свечей, наконец добыл сложенный вчетверо желтоватый листок. — Вот она.

— Я иду с тобой, — быстро сказал Гэдж.

Гэндальф оглянулся через плечо. Лицо его оставалось встревоженным, но в серых глазах внезапно блеснула теплая искорка — не то облегчения, не то одобрения. Он бледно улыбнулся.

— Ты уверен? Я рад… твоему решению.

— Надо же мне убедиться, что ты хотя бы из Замка выберешься благополучно, — проворчал орк: нет, он не был уверен в собственном выборе, но признаваться в этом волшебнику не видел никакой нужды. — Ну, идем?

46. Заблудившиеся во тьме

…Они быстро (насколько быстро можно было вообще продвигаться в Лабиринте) шли вниз, в сторону подвалов. Торопливо прорывались сквозь тьму, протискивались по узким норам: Гэндальф — впереди, Гэдж — за ним. Волшебник не зажигал свечи; лишь порой во мраке вспыхивал магический огонек, при свете которого Гэндальф сверялся со схемой Лабиринта. Волшебник признавался, что путь в эту сторону ему не известен совершенно.

— Второй поворот налево… теперь — вниз… осторожно, тут ступени осыпаются…

То ли в Башне еще не успели поднять тревогу, то ли посторонние звуки не долетали сюда, вниз, сквозь толщу стен — вокруг стояла тишина, слышался лишь осторожный звук шагов беглецов, шорох их одежд да сдержанное дыхание. Здесь, внутри Лабиринта, не было времени — оно казалось замершим, остановившимся, словно бы умершим, — а пространство сузилось до размеров игольного ушка, и беглецы просачивались сквозь это безвременье медленно и трудно, точно преодолевая сопротивление — так капли воды неохотно просачиваются сквозь мелкое сито.

Наконец волшебник остановился. Пошарил рукой по стене.

— Дальше хода нет. Нужно выбираться наружу.

— Где мы? — пробормотал Гэдж.

— Где-то в подземелье. Точнее сказать не могу, сам не знаю.

Они прислушались. Безмолвие обволакивало их с головы до ног — кажется, снаружи, за стеной, никого не было. Гэндальф нащупал камень-рычаг, осторожно нажал на него, раз и другой… Камень не поддавался — видимо, поворотный механизм проржавел насквозь, что, впрочем, было неудивительно в этом царстве вечной