Мы находились на высшей точке песчаной возвышенности; почва была тверда как камень, и только тонкий слой песку заставлял думать, что мы шли по песчаным барханам. Гряда, на которой мы были, значительно возвышалась и над Гученом, и над Гашуном; роскошный вид открывался с нее на север и юг. Сквозь дымку зари блестели снеговые вершины Тянь-Шаня, облитые золотым пурпуром в волнах утреннего тумана. Далеко-далеко на севере смутно вырисовывались неясные очертания Алтая, ближе подступали гладкие, точно облитые водою, вершины Байшык-Богдо. Внизу под ногами, на огромном пространстве, зеленели камыши урочища Гашун, граничащие с глубоким оврагом и низеньким увалом кремнистых, разрушенных временем гор Намен-чю.

Растительность стала и гуще, и разнообразнее, чем в первой половине пути; появился саксаул, встречались места, густо заросшие камышом, в ямках же росли солянковые растения. Бугры были сплошь изрыты грызунами, которые при нашем приближении издавали какой-то писк и быстро скрывались в норках. Мне удалось, однако, подкараулить и убить несколько штук.

С восходом солнца засуетилось и пернатое царство: выбежала саксаульная сойка, чиркнул пустынный воробей, и какой-то хищник быстро пронесся, не дав даже времени вскинуть ружье. Но вот раздалось знакомое карканье, кончавшееся трелью «ррр…», и со свистом пронесся на водопой большой табун (Syrrhaptes paradoxus) пустынных куропаток, за ним второй, третий, спеша туда же, куда спешили и мы, т. е. к ключам Гашуна.

Около полудня мы вышли на поляну, где был пикет с несколькими китайскими солдатами для прогона на верблюдах казенных пакетов; тут мы напились довольно скверной соленой воды. Пройдя еще три версты, наш караван остановился у солонцеватых озер, среди прекрасного подножного корма, как раз в углу, где водяной сток круто заворачивает с востока на север. Погода была теплая… Приготовления к охоте… Переговоры о способе ведения ее, которые велись под руководством опытного сарта-охотника… Местность представляла следующую картину. Около главного лога, тянувшегося с востока, местность была довольно ровная, и к югу до самых песков покрыта кормовою травою; на этом пространстве в двух местах находились ключи, которые орошали вышеуказанное пространство.

Далее к востоку, в версте от нашей стоянки, виднелось озерко весьма хорошей воды. Это была последняя вода: еще далее версты на три лог был сух и блестел кристаллами глауберовой соли и соды. Солончаковое русло, изогнувшись немного к югу, снова поворачивало на восток и входило в долину, шириною около трех верст; почва ее было до крайности слабой, так что нога, пробив верхнюю тонкую кору, проваливалась до полуколена в какую-то порошкообразную массу. Края долины представляли несколько волнистую и твердую поверхность, покрытую крупною галькою, а местами надутым песком; верстах в 15–18 эти края смыкались и, подымаясь, уходили к юго-востоку. К северу от нашей стоянки долина была узка, русло образовывало около 15 озерков, вытянутых в одну линию; тут, в густо поросших камышом лужах, находила себе приют и отдых перелетная водяная дичь.

За исключением мест, прилегающих к ключам, все пространство было удобопроходимо; покрытое порослями тамариска, камышом, а местами и тугарками (Populus diversifolia), оно представляло довольно ровную степь, раскинувшуюся на 60 кв. приблизительно верст… Особенность степи, которая резко бросалась в глаза, заключалась в том, что вся местность была изрезана тропинками, пробитыми животными. В промежутках и по краям тропинок следов не было заметно; местами они уширялись и образовывали как бы площадку, посреди которой лежала обыкновенно масса навоза, будто бы нарочно собранного в кучу. По следам на тропинках мы не могли определить положительно, принадлежат ли они куланам или лошадям, а равно трудно было сказать, откуда приходят животные. Поэтому охотник-сарт посоветовал нам занять линию между крайним восточным и северным озерами.

Изредка только раздавался писк какого-то мышонка или свист пустынного зайца.

На востоке заалела заря. Что-то стукнуло невдалеке; это шла антилопа-каракурюк, за ней, осторожно ступая, вышла из-за куста вторая, там третья. Грациозные животные скользили как тени, чутко ко всему прислушиваясь. Они остановились недалеко, всего шагах в 80-ти, но стрелять было нельзя: по словам охотника-сарта, лошади боязливы и при малейшем подозрительном шуме уносятся с быстротою ветра, возвращаясь снова на водопой не ранее двух-трех дней. Почти то же писал о лошадях Н. М. Пржевальский. Оставалось только любоваться милыми антилопами, которые на ходу пощипывали травку. Маленький козлик резвился около матери, то становился на дыбы и прыгал вверх, то, разбежавшись, выгибал шею и ударял безрогою головкой в грудь матери.

Один казак стал нас уверять, что видел какого-то странного зверя, ни на что не похожего. Животное это – молодая антилопа сайка, или по-местному – бургак. Оригинальное сложение этого жвачного, до сих пор никем из наших людей не виданного, даже и днем навело сомнение на казаков. Большинство решило, что это должен быть больной волк; другие же – что отставший захудалый баран. Впоследствии нам удалось убить несколько штук сайгаков близь перевала Уланг-су, где они водились большими стадами. В Центральной Азии эти антилопы очень редки, и мы были первые, доставившие их оттуда в императорскую Академию наук.

Вытянувшись в линию, стояло семь лошадей. При свете луны они казались как снег, белыми и стояли, не шевелясь.

С фырканьем и храпом вылетел из кустов жеребец. Казалось, это сказочная лошадь, – так хорош был дикарь. Описав крутую дугу около меня, он поднялся на дыбы, как бы желая своим свирепым видом и храпом испугать врага. Клубы пара валили из его ноздрей. Вдруг, опустившись на все четыре ноги, он снова пронесся карьером мимо меня и остановился с подветренной стороны. Тут, поднявшись на дыбы, он с силой втянул воздух и, фыркнув, как-то визгливо заржал. Табун, стоявший цугом, мордами к нам, как по команде, повернулся кругом (причем лошадь бывшая в голове, снова перебежала вперед) и рысью помчался от озера. Жеребец, дав отбежать табуну шагов на двести, последовал за ним, то и дело описывая направо и налево дуги, становясь на дыбы и фыркая.

Наши ночные сидения на озерах продолжались еще дня три, но без успеха. Лошади подходили шагов на двести, но более приближаться не решались. Бедные животные, лишившись необходимого питья, выбивали ногами в сырых местах ямки и пили накоплявшуюся там воду.

Интересно было наблюдать поведение жеребца во все время опасности. Почуяв что-то недоброе, он фырканьем дал знать табуну; лошади мгновенно выстроились гуськом, имея впереди молодого жеребца, а жеребят посредине, между кобыл. Пока табун шел, имея сбоку охотников жеребец держался с той же стороны, направляя табун то голосом, то ударами копыт на избранный им путь. Когда лошади прошли сквозь цепь охотников, и за ними следом помчались люди, стараясь отбить серка, увязавшегося за табуном, жеребец стал в арьергарде. Забавно было, как он понукал маленького жеребенка, который не мог поспеть за всеми на своих слабых ножках. Сперва, когда жеребенок начал отставать, кобыла старалась его подбодрить тихим ржанием, но видя, что ничего не помогает, она отделилась от табуна, не желая, по-видимому, бросать своего детища. Однако жеребец не допустил подобного беспорядка: сильно лягнув кобылу два раза, он заставил ее догнать табун, а сам принял попечение о жеребенке. Он то подталкивал его мордой, то тащил, ухвативши за холку, то старался подбодрить, налетая и брыкаясь в воздух.