Марка, в то время были Ироды и Иродово осуждение Иисуса, чтобы оказаться вблизи города, эпитет которого напоминает об Иродах.

Если сообщения о чудесах для нас уже не существуют, т. е. если мы еще не слышали ни одного слова, которое могло бы хоть в малейшей степени информировать нас об Иисусе и его историческом существовании, если даже последнее сообщение о Марке для нас растворилось, богослов все равно может всколыхнуться в нас с пользой и в муках отчаяния сделать все еще подлинно богословский вывод, что по крайней мере это историческое, что Иисус был признан Мессией своими учениками только в последний период своей жизни. Это опять же ничто, потому что это все равно теологическая пытка! Как мы можем делать выводы об исторических обстоятельствах, когда все данные, которыми мы можем и должны пользоваться, исчезли из наших рук? Мессия, который не творит чудес и который не творит чудеса непрерывно, невозможен, это невозможность. Иисус не мог считать себя Мессией и требовать, чтобы его признали таковым, если он не совершал чудес, и двенадцати, которые давно перестали для нас существовать, не могло прийти в голову считать его Мефиахом, если они не видели, как он совершает чудеса. Иисуса можно было считать Мессией только тогда, когда он творил чудеса, а чудеса он творил только тогда, когда воскрес из мертвых как Мессия по вере общины, и это был один и тот же факт — то, что он воскрес из мертвых как Мессия, и то, что он творил чудеса. Это его воскресение, это его откровение как Мессии было чудом всех чудес, и это чудо всех чудес, из которого все остальные чудеса были естественными следствиями, было воскресением и духовным рождением Мессии, потому что оно было фактом религиозного сознания.

Тот факт, что Марк открывает ученикам о мессианстве Иисуса только во время путешествия в Кесарию Филиппову, а именно сейчас, когда карьера Иисуса подходит к концу, уже объясняется тем, что у Марка еще сохраняется некое чувство, что Иисус не был признан и принят как Мессия ни народом, ни его ближайшим окружением в том плоском виде, как это представлялось впоследствии. Его концепция и изложение вопроса — это позднее развитие, перенесенное в прошлое, через которое он, наконец, пришел к христианской общине, для которой Иисус стал Мессией. Кроме того, он руководствовался художественным инстинктом, который подсказывал ему, что интерес, развитие веры должны развиваться постепенно, так что только после долгого периода деятельности Иисуса, почти в конце его, возникает вера в кругу учеников, и только потом, после того как вестник большой толпы верующих встречает Господа в иерихонском слепце, вера народа созревает и выражается при торжественном входе в Иерусалим. Конечно, эту художественную концепцию пришлось полностью испортить, когда Иисус стал творить чудеса, причем творить их как Мессия, что должно было сделать Его узнаваемым для каждого ребенка как Мессию. Поэтому мы не можем строго обвинять Матфея, если он несколько более грубо нарушил эту художественную концепцию, которую он все же механически сохранил в своем произведении в ее внешнем строе, заставив Иисуса заранее открыто назвать Себя Мессией, и немногие признали Его таковым. И четвертому не пришлось уничтожать особое произведение искусства, когда он представил дело так, что все желающие могли с самого начала узнать, что Иисус — Мессия.

Из многочисленных последствий, вытекающих из полученного результата, мы должны теперь подчеркнуть некоторые, относящиеся к обозначению Мессии как Сына Человеческого.

5. Мессия как Сын Человеческий.

В пророчестве, как и в его исполнении, Мессия был лишь идеальным продуктом религиозного сознания; он не существовал как чувственно данная личность. Все, что действительно для религиозного сознания, всегда является лишь его собственным делом и творением. Даже Далай-лама как таковой является делом и творением своих слуг.

Обозначение Мессии как Сына Человеческого возникло только тогда, когда Мессия стал существовать для христианского сознания, и возникло лишь с опозданием, поскольку впервые встречается в сочинении Марка.

Внешний материал имени заимствован из известного отрывка Книги пророка Даниила, где описывается, как Мессия подходит к престолу Древнего на облаках небесных как Сын Человеческий, т. е. в человеческом облике, и сейчас общепризнано, что из этого материала путем христианской переработки возникла форма, в которой, как говорит ее самое значительное название, человеческая природа произвела плод, в котором она сама возрождается и преображается как истинный Человек.

«В выборе выражения, — говорит Вайс, предвидя, что Иисус сам выбрал и сформировал его для себя, — помимо возвышенного чувства собственного достоинства, присутствует благородная скромность, которая не навязывает высокий смысл, который она хочет выразить, в надутом виде. Мы освободили Иисуса от славы этой скромности, которая внутренне все равно была бы озабочена возвышенным смыслом выражения и той трудностью, которую загадочное название должно иметь для размышления слушателей. Как только выражение возникло, оно стало понятно всем, кто его слышал, и далеко не скромное, оно скорее является выражением высочайшего почитания, которое впервые увидело в Иисусе истинного человека, истинный плод рода. Есть, однако, и другая сторона, где он обозначает снисхождение, только надо правильно понять его природу. Он описывает гуманизацию религии, превращение религии в человечество и снижение уровня иудейского сознания, для которого высшим было только то, что находится за гранью, в том, кто является человеком здесь, на земле, среди людей. В этом и заключается притягательная сила выражения. Но поскольку оно опять-таки религиозно, оно неизбежно отчуждает вид от его плода, от плода, в который он вложил всю свою сущностную силу, и делает даже человеческий облик, в котором религиозное сознание человечества созерцает человечество, потусторонним трансцендентным объектом.

Все выводы, которые хочется сделать из употребления Иисусом этого выражения, безосновательны, поскольку Иисус его не употреблял. Все те ответы на вопрос о том, каким был мессианский план Иисуса, был ли он одновременно политическим или чисто идеальным, — эти ответы достаточно оценены тем, что мы их забываем и снимаем вопрос. Только кто-то другой должен попытаться вновь поставить этот вопрос и ответить на него, пока он не выхватил из огня критики нужные ему для этого изречения. Евангелия, как творение общины, учат нас только тому, как Царство Небесное, т. е. идея Царства Небесного, понималась в общине в то время, когда она возникла. И если потом окажется, как, например, говорит и Вайс, желая просветить нас в соответствии со своей предпосылкой о сознании Иисуса, что оно было задумано идеально, то и эта концепция еще очень нуждается в корректировке. Конечно, Царство Небесное общины — это не Царство