III. В том, что касается богословия, это послание явно принадлежит к школе Павла и весьма напоминает Послание к евреям, но в то же время в нем присутствует и влияние Петра. В самом деле, оба апостола трудились в Римской церкви, от имени которой написано послание, и оказали влияние на ее мышление. В послании нет и следа антагонизма между «учением Павла» и «учением Петра»[1248]. Климент — единственный из учеников апостолов, кроме разве что Поликарпа, демонстрирующий какое–то понимание учения Павла об оправдании верой. «Все (святые Ветхого Завета), — говорит он[1249], — стали великими и славными не сами собой, не благодаря своим делам, не своей праведностью, но по воле Бога. Так и мы, призванные по воле Бога во Христе Иисусе, праведны не сами по себе, не по своей мудрости, не по своему пониманию, не по своему благочестию, не по своим делам, которые мы совершили в чистоте сердца, но по вере, в которой всемогущий Бог оправдывает избранных от начала; слава Ему вовеки». Далее Климент, точно как Павел в Рим. 6, говорит о том, как освящение проистекает из оправдания, и продолжает: «Что же тогда мы должны делать, возлюбленные братья? Должны ли мы лениться делать добрые дела и пренебрегать любовью? Ни в коем случае! Но с рвением и смелостью мы поспешим исполнять всякое доброе дело. Ибо Творец и Господь всего Сам радуется этим делам». Среди добрых дел Климент особенно превозносит любовь и описывает ее в таком ключе, что это напоминает 1 Кор. 13 Павла: «Тот, кто имеет любовь во Христе, повинуется заповедям Христа. Кто может провозгласить узы Божьей любви и рассказать о величии ее красоты? Высоты, на которые она возводит, неописуемы. Любовь объединяет нас с Богом, покрывает множество грехов, все переносит, все терпит. В любви нет ничего низменного, ничего высокомерного. Она не знает раздоров, не спорит, все делает в согласии. В любви все избранные Богом становятся совершенными. Без любви нет ничего угодного Богу. В любви Господь принял нас; ради любви, которую Он испытывал к нам, Иисус Христос, наш Господь, отдал Свою кровь за нас по воле Божьей, Свою плоть — за нашу плоть и Свою душу — за нашу душу»[1250]. Поэтому он так ревностно стремится сохранить единство церкви. «Откуда среди вас споры, гнев, несогласия, раздоры и война? Разве не один у нас Бог, и не один Христос, и не один Дух, излитый на нас, и не одно призвание во Христе? Почему мы разрываем и разлучаем члены Христовы, заставляем тело восставать на само себя и так глубоко впадаем в заблуждение, что забываем о том, что мы — члены друг друга?»[1251]

Климент также прекрасно говорит о гармонии вселенной, как взывающей нас к согласию, и мимоходом делает замечательное предположение, возможно, навеянное древними легендами об Атлантиде («orbis alter», «ultima Thüle» и т. п.), что есть и другие миры за непреодолимым океаном, управляемые теми же законами Господа[1252].

Но, невзирая на доминирование «Павловских» черт, в этом послании все–таки занижается свободный тон благовестил, характерный для богословия апостола язычников, смягчается его антииудейская строгость, происходит смешение с иудейско–христианским богословием святого Иакова, что показывает: конфликт между взглядами Павла и Петра к концу I века был по сути улажен в римской церкви, как и в коринфской.

Климент ничего не знает о превосходстве епископов над пресвитерами; само его послание написано не от его собственного имени, а от имени римской церкви. Но он представляет левитское священство как прообраз должности христианского учителя и очень решительно настаивает на внешнем единстве, четком порядке и подчинении церковным правилам. Он обращается тоном власть имеющего к сестре–церкви, основанной апостолом, тем самым показывая, что папство уже непроизвольно начинало зарождаться, хотя имело еще невинный характер[1253]. Через сто лет после его смерти его преемники уже осмеливались от своего собственного имени не только увещевать, но и отлучать целые церкви из–за несущественных разногласий.

Разрыв между Климентом и Павлом, переход от апостольского к апокрифическому, от веры к суеверию, проявляется в некритическом использовании иудейских апокрифов, а также в разнице между отношением Павла к языческим взглядам на воскресение и отношением его ученика к тому же предмету[1254]. Климент в своей аргументации не только указывает на природные символы, смену времен года, дня и ночи, но и совершенно искренне опирается на языческий миф о чудесной птице фениксе из Аравии, которая возрождается каждые пятьсот лет. Готовясь к смерти, феникс — согласно легенде — делает себе гнездо из ладана, мирры и других благовоний; из его разлагающейся плоти выходит крылатый червь, который, окрепнув, относит гнездо из Аравии в Гелиополь в Египте, там садится на землю днем, у всех на виду, и кладет его вместе с костями предков на жертвенник солнца. По подсчетам жрецов, подобное происходит каждые пятьсот лет. После Климента другие отцы церкви также использовали образ феникса как символ воскресения[1255].