своего идейного вождя. Поймите же это: так будет до тех пор, пока Вы не сложите троцкистского орудия полностью, причем любой ценой для себя и для своих соратников.

В той мере, в какой я это могла сделать, я это сделала, не щадя ни себя, ни людей самых близких мне.

Иначе говоря, я рассказала следственным органам после, правда, некоторых попыток увертываться от прямых ответов и после того, как я поняла унизительность этих уверток, абсолютно все о делах, людях, связях и т. д. Не научило нас с Вами многому и убийство Кирова. Вот сейчас я вспоминаю все наши разговоры, относящиеся к периоду 1931–32 года – ведь никуда не деваешься; озлобленность против руководства была и в достаточной мере резко она выражалась – «Сталин страшный человек», «ведет к гибели», и прочее и прочее, и как вывод – лишь «смена руководства может спасти страну от гибели». И сегодня я со всей жестокостью и по отношению к себе, и по отношению к Вам хочу сказать, что, конечно, это культивировало почву для террористических настроений, особенно в условиях, когда положительной политической программы, как мы ни пытались, установить не могли.

Сафонова напоминала Смирнову о близком им обоим Михаиле Семеновиче Югове. Вот что о нем писали в органах:

Бывший член ВКП(б) с 1918 г., исключавшийся за троцкистскую деятельность с 1928 г. по 1930 г. Вторично исключался в 1932 г. за протаскивание троцкистских установок по вопросам истории Октябрьской революции и истории партии, был восстановлен. В третий раз исключен из ВКП(б) в процессе следствия. К моменту ареста [1933 год] – руководитель группы механизации в Госплане. В прошлом Югов являлся организатором троцкистского подполья в г. Одессе, руководителем Минской троцкистской организации и активным работником при московском троцкистском центре (по литературной группе). В 1928 г. Югов был арестован и в 1928 г. постановлением Ос[обого] Сов[ещания] заключен в политизолятор сроком на 3 года. В августе того же года из политизолятора досрочно освобожден как присоединившийся к заявлению «трех». В своих показаниях, данных им при отходе от оппозиции, скрыл свое соучастие в опубликовании троцкистами переписки Зиновьева и Каменева о переговорах с Бухариным. Спустя год, будучи привлечен к следствию по этому делу, признал, что допустил глубочайшую политическую ошибку, скрыв этот факт от партии. С 1930 г. Югов по возвращении из политизолятора примкнул к группе троцкистов-двурушников, возглавлявшейся И. Н. Смирновым, активным участником которой являлся. Распространял троцкистскую зарубежную литературу. Связан с троцкистами на Украине, в Ленинграде и с ссылкой, последнюю снабжал политической антипартийной информацией, ведя обработку троцкистов-двурушников и разъясняя политические установки группы. В беседе с бывш[ими] троцкистами 8. 10 сообщил, что согласен был с многими принципиальными положениями, изложенными в платформе группы Рютина и др.[1226]

Так вот, напоминала Сафонова бывшему мужу, Югов не скрывал от них, что, несмотря на то что он присоединился к их заявлению об отходе от оппозиции, он склонен рассматривать свой отход «…как маневр. И одновременно в беседе сказал, что он склоняется к мысли о допустимости террористических методов борьбы, как отнеслись мы к этому факту? И опять, с достаточной жестокостью для нас, по меньшей мере, безответственно – беспечным, граничащим с примиренчеством [образом]; у нас не только не возникло тогда мысли о том, что Югова надо взять за руку и отвести к Агранову и Молчанову как человека социально опасного, но даже и должных политических выводов мы из этого факта не сделали. Мы ограничились лишь тем, что предложили Югову отказаться от этих настроений». Сафонова сожалела, что не отреагировала на Югова должным образом. «Мы остались с вами спокойны – мы имели документ Троцкого, где он выступает против террористических методов борьбы. А скажите, ведь Николаеву не потребовалось никаких документов, чтобы убить Кирова. Вы как-то писали мне, что убийство Кирова – дело неповторимое. Я думаю, что вы сами себя успокаиваете несколько. Нет у меня этой уверенности. Все, содеянное нами за последние 10 лет, во всяком случае, не дает нам права сказать это с нужной твердостью и уверенностью». Сафонова заключала:

Иван Никитич, у меня есть глубокая уверенность, что Вы можете сегодня сложить полностью оружие борьбы и сделать это по-настоящему, без всяких хвостов, <…> без того, чтобы укрыть от партии хотя бы самые незначащие оттенки, на первый взгляд, в настроениях своих собственных и людей нашей среды. Пусть это будет жестоко в отношении людей, но это будет оправдано тем, что других путей, кроме того, по которому руководство во главе со Сталиным ведет страну и двигает дальнейшее развитие революции, мы с вами не знаем, и их нет. Я хочу, чтобы вы знали, что не я одна, а, вероятно, многие из ваших друзей с готовностью ответят за все, каким бы оно страшным ни было, и какой бы суровой грозящая кара ни была, без всякого содрогания. Пусть только это будет партийной правдой, а не троцкистской. Все это в тысячу раз легче, чем пребывание в состоянии внутреннего двоедушия и в дальнейшем[1227].

Эпистола Сафоновой не поддается простой интерпретации. У нас в руках не публичное обращение, в котором можно распознать выгоду, расчет. Оно не предназначалось для чужих глаз и не пыталось создать ширму. В то же время письмо трудно воспринимать как интимное высказывание: все, что Сафонова хотела сказать мужу, носило сугубо политический характер. Мы уже не первый раз сталкиваемся с тем, что у коммунистов невозможно отделить личный голос от политического. Другой жизни у Сафоновой не было – она жила Революцией. Чуть позже Сафонова напишет заявление о том, что в конце 1932 года Смирнов получил от Троцкого «террористические директивы». Следователь Гай устроил очную ставку Сафоновой с мужем. Рыдая, Сафонова убеждала Смирнова в присутствии Гая, что никто не примет его признания за чистую монету, что все поймут: судебный процесс организован по чисто политическим соображениям. Она уговаривала мужа «помириться с Зиновьевым и Каменевым» и вместе с ними принять участие в этом процессе. «Тогда, – объясняла Сафонова, – на вас будет смотреть весь мир, и они не посмеют вас расстрелять».

Югов же двигался в обратном направлении. Он не только не искал пути обратно в партию, но и, наоборот, сжигал за собой все мосты. Он писал в ЦК ВКП 15 июля 1935 года: «Полтора года тому назад я обратился в ЦК с заявлением, где, ссылаясь на полную и безусловную поддержку линии партии, просил предоставить мне возможность участия в социалистической работе. Ныне, подводя итог происшедшим за последние полтора года сдвигам и изменениям, я вынужден признать, что в ряде