– А почему Русланом? – простодушно удивилась Тоня.

– А чем вам не нравится? – набычился Федька. – Хорошее русское имя!

– Ну, не совсем русское, – возразила Тоня (любовь к лингвистической достоверности иной раз делала ее совершенно невменяемой), – Руслан – это, скорее всего, искаженный этноним «россалан»…

– Россалан? – как-то сразу поскучнел Федька. – Ты думаешь?

– Какой еще россалан? – спросил Алик, сидевший рядом.

– Россаланы – иранское племя, возможно, предки нынешних осетин. Есть гипотеза…

– А что у тебя с работой? – спросил брата Свирельников, перебивая жену и одновременно пиная ее под столом ногой.

Тоня вернулась с лингвистических высот на землю, поняла свою оплошность и даже покраснела с досады. Но Федька уже вдохновенно рассказывал о том, что переводами больше не занимается, так как открыл собственное дело. Очень выгодное. Совершенно случайно во время переговоров он познакомился с немцем Вальтером, который на своей фабрике в Касселе изготавливал под заказ дорогую стильную мебель из благородных пород дерева. В России его интересовал дуб, и он был готов платить за качественную древесину фантастические деньги в валюте. Федька сообщил про мебельного немца Ирке, а та сразу вспомнила о своем дяде, работавшем на Брянщине директором леспромхоза. Оставалось добыть начальный капитал, чтобы заготовить и вывезти первую партию высококачественного российского дубья.

Выручил, конечно, Тимур – договорился со своими земляками, и те дали в долг под приличные проценты. Тут подтянулся и Алик – у него оказались какие-то родственники на таможне. Немец пригласил будущих компаньонов к себе в Кассель, показал фабрику, по чистоте и стерильности напоминавшую огромную операционную, где по какой-то иронии резали не человеческую плоть, а древесину. Одноклассники вернулись домой, ошарашенные изобилием сортов фээргэшного пива, а Ирка, судя по всему, пораженная количеством спален в большом доме вдового мебельщика.

– А в ГДР сколько сортов пива? – спросил Федька брата.

– Ну, не знаю… Может, полсотни. Я пробовал сортов двадцать, – сознался Свирельников.

– И поэтому растолстел! – мстительно вставила Тоня.

– А в ФРГ сотни сортов! – в пьяной ажитации закричал Федька. – Понимаешь, сотни! И твои ракеты уже никому не нужны. Сегодня воюют пивом! И завоевывают пивом!

– Ну, так уж и пивом! – недоверчиво усмехнулся Михаил Дмитриевич.

– А вот увидишь! Спорим!

Федька оказался абсолютно прав: вскоре вся эта восточная немчура, оравшая на вечерах дружбы о том, что «навеки вместе, навеки вместе ГДР и Советский Союз», ломанула, сшибая Берлинскую стену, на Запад. Туда, где ни работы, ни уверенности, как говорится, в завтрашнем дне, но зато намного больше сортов пива и где не нужно по двадцать лет стоять в очереди за пластмассовым «Трабантом». Да и вообще, разве можно всерьез рассчитывать на преданность побежденных?!

Свирельников, дело прошлое, даже завидовал тогда младшему брату: Михаил Дмитриевич в ту пору только организовал кооператив «Сантехуют» и осваивал первую услугу – ремонт постоянно подтекавших сливных бачков. А тут сразу такой крутой, можно сказать, трансъевропейский бизнес.

Когда расходились с поминок, подвыпивший Свирельников с Тоней нацелились в метро, а Федька уселся в только что купленную подержанную «Мазду».

– Не боишься пьяным ездить? – спросила Тоня.

– Не-а! У меня разрешение есть. Показать?

– Покажи!

– А вот! – Он вынул из кармана десять долларов и расхохотался.

Однако закончился Федькин бизнес чудовищно. Всю партию древесины им вернули, а контракт расторгли да еще выставили счет за поврежденное оборудование. Оказалось, дубы с войны были буквально начинены пулями и осколками. В тех местах шли страшные бои с немцами, о чем все в горячке новомыслия подзабыли. А тут пришло время возвращать долг, который компаньоны поделили пополам. Федька продал «Мазду», перехватил даже какие-то смешные деньги у старшего брата и матери, но набрал только часть необходимой суммы.

Начались угрозы. Михаил Дмитриевич пытался помочь, однако среди серьезных бандюков у него тогда еще не было никаких связей, за исключением его первой «крыши» – спортсменов-боксеров из «Буревестника». Но когда они услышали, кому задолжал Федька, отказались даже близко подходить к разборке. После того как к ним вломились, страшно напугав Русланчика, коротко стриженные башибузуки в кожаных куртках и потребовали продать квартиру, Ирка побежала к Тимуру. Тот с земляками договорился, и они отстали, но только от Федьки. Алика же в покое не оставили, полгода он прятался, а потом, не выдержав, поехал ночью в Измайловский парк и повесился. На дубе.

Похоронив друга, Федька страшно запил и остановился только тогда, когда Ирка, забрав Руслана, уехала к родителям. Он очухался, начал звать ее назад, клялся больше ни-ни. Жена обещала вернуться, когда в доме снова заведутся деньги. Но любого бизнеса Федька теперь панически боялся. Доктор, выводивший его из запоя, кстати, сказал, что это такая болезнь, «фобия», и что вряд ли теперь бывший дубозаготовитель когда-нибудь займется коммерцией.

Зато младший брат увлекся политикой, ходил на митинги, чаще всего к Жириновскому, и даже стал на этом зарабатывать. Тогда вокруг любых сборищ обязательно вертелись западные телевизионщики, рассказывали своим простодушным зрителям, как Россия до полного самозабвения с тоталитаризмом борется. Для них Федька был находкой. Он хоть по-английски, хоть по-немецки, хоть даже и по-французски мог объяснить, что волнует простого россиянина, готового ради свободы пробалаболить страну. А именно этого и ждал от русского человека, очнувшегося после тысячелетней рабской спячки, просвещенный Запад. Свой гонорар в валюте Федька всегда брал вперед и честно учитывал пожелания работодателей.

И наверное, Федька все-таки выкарабкался бы, но тут его настиг новый удар. Ирка, которую он, несмотря ни на что, любил до исступления, уехала в Германию к тому самому немцу, Вальтеру, – с тремя спальнями. Оказалось, она ему понравилась еще тогда, в первый приезд, он, наведываясь в Россию по делам, тайком с ней встречался, постельничал и в конце концов позвал замуж. Вот такой шестидесятилетний шифоньерных дел мастер!

С тех пор Федька возненавидел Запад и пошел вразнос. Пил неделями. Перед тем как окончательно улететь в страну дураков, обязательно звонил бывшей жене в Германию, вел с ней долгий, бессмысленно-сложный разговор, заканчивавшийся обычно проклятиями, расшибанием телефона о стену, пьяными рыданиями и раскаянием. Потом он несколько дней умирал с похмелья и, постепенно выздоравливая, читал патриотические газеты, разные умные книжки, в основном о геополитике и конспирологии. Затем наступал период активности: Федька приводил себя в порядок, звонил по объявлению в какую-нибудь переводческую контору, блестяще проходил собеседование и начинал работать, строя планы создания собственной фирмы под названием «Лингвариум».

На дружеские предупреждения, что «Лингвариум» слишком напоминает «Террариум» и потому может отпугнуть будущих клиентов, Федька лишь улыбался с незлобивым превосходством человека, полчаса назад постигшего смысл бытия. Но это продолжалось не больше месяца, и он, конечно, срывался. Накануне срыва становился нервным, капризным, плаксивым, как климактеричка. Опять две недели пил, потом болел, выздоравливал и шел устраиваться на новую работу. Постепенно, год от года, срывы становились все чаще, а активный период все короче. В переводческих конторах его уже знали как облупленного и не брали. А если бы и не знали, все равно, наверное, не взяли бы: Федька стал похож на классического алкоголика – тощий, нервный, с опухшим лицом…