„Будет исполнено", — отвечал я.

„Скажи Ему, чтобы Он обратил внимание на храмы, построенные Мной. Так Он поймет Мое желание продолжить все дела. Надписи на камнях скажут Ему все, что Ему следует знать".

„Будет исполнено".

„Повелитель Осирис — очень умный и благородный Бог, — говорил Усермаатра, напрягая остатки Своего голоса, который звучал так, словно терли друг о друга два черепка. Он добавлял покои, пилоны, обелиски, колоннады и залы ко многим великим египетским храмам, на бесчисленных статуях было высечено Его имя. Однако могу сказать, что в Свой последний год Он утратил обоняние, ясность взгляда, слух и звучность голоса. Я был одним из немногих, кто мог различать произносимые Им слова. Он также почти ничего не помнил. Тем не менее, чтобы умереть, Ему понадобился один полный срок времени Разлива и один Жатвы. В последний месяц Он уже почти не дышал. Так слаб был ветер Его сердца, что в последние три дня многие из нас спорили о том, жив Он или уже нет, поскольку в Его носу не шевелился ни один волосок, а Его кожа стала почти столь же холодной, как камень, готовый Его принять. Однако Его глаза мигали, хотя и с большими промежутками.

Рядом с Его погребальным храмом в Западных Фивах на одном из столбов из розового гранита высечена надпись: „Я — Усермаатра, Царь Царей. Вознамерившийся узнать, кто Я такой и где Я покоюсь, должен сперва превзойти одно из Моих деяний".

Кто мог занять Его место? Таковым стал Меренптах, Его тринадцатый сын, брат Бинтанат. Какая жалость, что я никогда не знал Истнофрет. У этой простой и глупой женщины были, должно быть, невидимые никому добродетели, раз Ее дети добились столь многого. Да, Меренптах был тринадцатым из сыновей Рамсеса от всех его Цариц, а двенадцать предыдущих были уже мертвы. Посему Он, был стар и лыс, когда стал Фараоном, и Он долго ждал. Враги Египта осмелели, когда Сесуси не стало. При Его жизни Его слава жила среди них, как лев, и на протяжении сорока лет не было настоящих схваток. Теперь же все были готовы выступить против Меренптаха. Но Он обращался с ливийцами и сирийцами словно был хеттом. Горе тем племенам, которые Он покорил! В качестве доказательств своей победы Он не собирал руки, но Его воины бросали в кучи отрезанные детородные органы убитых. Он покусился бы на большее, чем Его Отец! Разумеется, много времени прошло с тех пор, как мы знали войны или победы.

Ему, однако, это мало помогло. Меренптах умер пять лет спустя на Десятый Год Своего Правления, и Его гробница была возведена в большой спешке. Камни были взяты из усыпальницы Аменхотепа Третьего, и Меренптах даже осмелился вырезать Свое имя на некоторых памятниках Своего Отца. Конечно, я мало что знал об этом Фараоне, ибо моя вторая жизнь окончилась всего несколько лет спустя после смерти Усермаатра, а моя третья прошла при многих правлениях. Был один по имени Сети Второй, затем Саптах, женщина по имени Таусерт, а между ними был даже Меренптах-Сап-тах. Какое-то время вообще не было Царя. В таком разброде находились Две Земли с потерей Усермаатра, и многие годы уровень воды в реке был низким».

«Ты не рассказываешь нам ничего о себе», — пожаловался наконец мой Отец.

«Он и не расскажет», — сказала Хатфертити.

И тут меня охватил гнев. Для меня мой прадед был подобен Фараону, я всегда трепетал в его присутствии, но теперь ощутил жалость к его изнеможению. «Разве вы не видите, — крикнул я, — что он устал! Даже я утомился». Мой голос, должно быть, нес в себе эхо голоса взрослого, так как Птахнемхотеп стал смеяться, а затем и моя мать и, последним, Мененхетет.

Теперь Птахнемхотеп сказал уже мягче: «Я не буду настаивать. Просто дело в том, что Я знаком со многим из того, что ты говоришь, так что интереснее было бы послушать о твоей жизни в качестве Верховного Жреца».

Мой прадед кивнул. Не знаю, может быть, оттого, что я защитил его, но он выглядел воспрявшим. Или то было коварство? «Твой упрек, — сказал он, — в том, чего я не сделал, справедлив. Я попытаюсь перестать быть для Тебя незнакомцем».

«Огромной властью облечен Верховный Жрец, — сказал Мененхетет, — и все же, согласно равновесию Маат, эта власть теряет со временем свой вкус. Лишь в молодые годы мне нравилось быть жрецом, но уже тогда стало очевидно, что я буду возвышаться в Храме. Никто в школе не умел так хорошо читать и писать, как я, а также — возможно, из-за моей физической хрупкости — я проявлял большое уважение к порядку и совершенству каждого священного обряда. Поскольку ничто так не ценилось, как память, я, подобно другим ученикам, не изнывал от тягостных трудов, которых требовали наши занятия, но повторял одну и ту же молитву по четыре, а то и по сорок два раза кряду, либо рисовал одни и те же священные слова на протяжении всего дня. Учеником я был покоен, а будучи еще молодым жрецом вел себя как старый служитель и был ревностно предан своему делу. В храме Боги не поступают по Своей прихоти, но по закону. Вот почему существует Храм. Нам никогда не следует забывать, что одно из имен жреца — „раб Богов". Закон имеет столько мельчайших подробностей, что понять его может лишь самый въедливый жрец, и происходит это только посредством отправляемого им обряда. Именно таким жрецом я и хотел быть. Я был счастлив, что такие законы нелегко изложить другим, но соответствие им зависит от движения рук, от позы молящегося и уверенности голоса, звучащей в каждом слове. Лишь так можно было ощутить присутствие Богов и Их истинную силу. Неудивительно поэтому, что я поднялся в должности от Чтеца Третьего жреца до Второго жреца, однако Верховным Жрецом в Храме Амона в Карнаке редко становился кто-либо много младше сорока лет. Нужно так же помнить, что лишь сын Верховного Жреца должен занять это место. И таков был порядок даже для самого захудалого храма наименее уважаемого из Богов, и подняться на эту высоту, не принадлежа к такому семейству, было весьма редким делом. Тем не менее, хотя телом я уже и не был воином, в моем сердце все еще жил дух такого человека.

У меня также была Медовый-Шарик. И это давало мне немалое преимущество. Она-то знала, как пользоваться возможностями своей семьи! Все влияние, какое только могло быть оказано из Храма Амона в Саисе на наш в Фивах, было обращено в мою пользу, равным образом как и все самые полезные наставления для продвижения — и все это шло от Медового-Шарика. Раз я желал стать Верховным Жрецом в Карнаке, рассудила она, мне следовало придать нашему Храму новый блеск. Разделяя ее мысли, я воскликнул, что Усермаатра должен обещать, что Его похоронят в Фивах. Это могло дать нам многое. С Его переездом в Мемфис угасла и наша надежда, что Он когда-либо упокоится в гробнице, расположенной здесь.

„Может быть, тебе удастся внушить Ему, — сказала она, — что Амон никогда не простит Его, если только Он не вернется сюда".

Я был Его сыном — во всяком случае, Он так думал, — но у меня была еще сотня полубратьев, таких же, как я. В те дни Он еще даже не знал меня. Семья Медового-Шарика могла многое сделать для меня в Храме, но вряд ли смогла бы поддержать мои шаткие притязания как одного из маленьких Принцев. Так что встретиться и поговорить с Усермаатра было не так-то легко. Однако Медовый-Шарик это устроила. Она, я уверен, не только совершила соответствующий обряд (со всеми предосторожностями, чтобы скрыть это от меня! — я очень ревностно относился к предписаниям, когда был молодым жрецом), но также написала Ему и рассказала, что чувствует, как Он ходит в ее сердце каждый раз, когда она обращает свой взгляд на меня.