– Я вовсе не крупный делец, – заныл Фергессон, – я просто хочу получать свою долю.

Ужин закончился в неловком молчании. Освободив свою тарелку, Эллен тотчас извинилась и поспешила в спальню, откуда больше и не выходила. Наконец Хедли доел и скрылся там же. Фергессон и Элис остались одни.

– Старый дед, – сказала Элис. – Вечно ворчишь.

Фергессон подкурил сигару и отрыгнул.

– Сегодня я лягу спать пораньше, – заявил он напрямик. – Завтра нужно встать в полшестого.

– Зачем?

– Съезжу в город – надо встретиться с оптовиками. Хочу разобраться со старыми накладными Бада О’Нила… Они утверждают, что у меня куча товара, который мне не принадлежит, – его нижняя челюсть отвисла и осталась в этом положении. – Я за все заплатил: это моя собственность.

Эллен и Хедли вполголоса разговаривали в спальне. Беседа внезапно прервалась: Эллен появилась в дверях, взглянула на Элис, а затем бросилась к ней.

– Я помою, – сказала она запыхавшимся голосом. – Где фартук?

Она помчалась на кухню и вскоре вернулась, повязывая на талии элегантный белый передник. Эллен принялась быстро собирать со стола десертные тарелки и кофейные чашки. Хедли медленно вышел следом за ней и остановился.

Фергессон встал.

– Давай больше не будем об этом, – сказал он. – Обо всех этих делах.

– Хорошая мысль, – поддержал его Хедли.

Старший мужчина недовольно побрел к длинному дивану в гостиной, и Хедли пошел за ним. Они уселись друг против друга в разных концах комнаты. Там было прохладно: Фергессон установил в подвале навороченный кондиционер. Их овевал слабый ветерок. За окнами стояла жаркая и душная августовская ночь: по тротуарам сонно перемещались немногочисленные прохожие – мужчины в майках, женщины в мокрых от пота шортах и обвисших блузках на бретельках.

– Что думаешь о моем кондиционере? – спросил Фергессон.

– Кажется, работает.

– Я сам вырыл весь этот сраный подвал. Трудился в поте лица. Заложил новый фундамент – пришлось вывезти на тележке десять тонн грязи. Потом выложил ею террасу на заднем дворе.

– Помню, как вы брали отгулы в магазине.

– Я поставил этот кондиционер как раз вовремя. Боже, от жары тут раньше обои отставали. Сюда попадает яркий свет с Залива. Печет вовсю с девяти утра до обеда. А еще я поставил водяное отопление, – Фергессон с гордостью показал на кафельный пол. – Дерево тут все равно было в сплошных ямах. Мне нравится эта плитка. Я проложил трубы и настелил сверху кафель. Неплохо работает.

– Вы столько всего делаете, – задумчиво сказал Хедли, а через минуту спросил: – Что это вам дает? Ощущение стабильности?

Фергессон пожал плечами.

– Чем бы ты ни занимался, делай это хорошо. Тебе не мешало бы это знать – вместо того чтобы шататься без дела, лучше бы закончил начатое. Ты всегда бросаешь в магазине недоделанную работу. Все за тобой прибирают.

Не обращая на него внимания, Хедли обвел широким жестом комнату, пол, весь дом.

– Вы чувствуете твердую почву под ногами? Когда вы все это оборудуете, вам кажется, что вы прочно закрепились? Что у вас есть точка опоры?

Фергессон нахмурился.

– Не знаю, о чем ты толкуешь.

– Проехали.

– Это наполняет меня гордостью. Когда смотришь вокруг и знаешь, что сделал все это своими руками… то понимаешь, что ни от кого не зависишь.

Хедли облизнулся и сказал:

– Когда ты сам по себе, у тебя есть возможность воплощать идеи… ты можешь чего-нибудь добиться.

– Например? – недоверчиво спросил Фергессон.

У Хедли вспыхнули щеки, лицо загорелось лихорадочной жаждой.

– Вы можете привести все в движение, – он натужно вскинул руки. – Возьмем «Современные телевизоры»: там многое необходимо усовершенствовать. «Современные телевизоры» – это же просто посмешище. У них один из самых старых фасадов на всей улице.

– Вполне хороший фасад, – лаконично возразил Фергессон.

– Возможно, был хорошим двадцать лет назад. Но времена-то изменились! Нужно расширяться! Нельзя сидеть на месте…

– А я и не сижу на месте, – перебил Фергессон. – Я только что приобрел магазин О’Нила – ты называешь это «сидеть на месте»?

Хедли стал порывисто жестикулировать.

– Взгляните на «Современные телевизоры» глазами парня, который мчится по городу на большом желтом «кадиллаке». С одной стороны, тесный старый магазин, а с другой – все эти современные универмаги. Естественно, он не будет останавливаться, парковаться и заходить в грязный темный лабаз: ему нужны наклонные витрины, хорошее современное освещение, – Хедли все больше воодушевлялся. – Вы видели эти места, где стены выложены кирпичом или каким-то камнем до высоты коленей? Затем идет цветочный уровень: куча растений на таком длинном подоконнике? А потом – наклонное стекло… и спрятанное заподлицо освещение, которое пробивается из-под цветов: не слепящий прожектор, а как бы излучение. И внутри магазина все само собой поднимается, чтобы, проходя мимо, покупатель мог рассмотреть товар. Никаких лестниц – как бы плавный подъем.

– Выбрасывать деньги на ветер! Ты хоть знаешь, сколько все это стоит? Тысячи долларов – и тебе хорошо известно, что я даже не владею помещением! Им владеют «Мейсон энд Макдаффи», а я просто временно пользуюсь. Мне сдали его в аренду на пятилетний срок, и если его не продлят…

– Через два года вы все вернете, – нетерпеливо перебил Хедли. – Послушайте, будущее – за тем, что я описываю: вам придется изменить фасад. Вы ведь не усовершенствовали его, с тех пор как я у вас работаю, – только белой краской подмазали.

Тем временем женщины на кухне мыли и сушили посуду. Эллен тараторила:

– Я так и не смогла уговорить его принести эскизы: если бы Джим взглянул на них, он был понял, что имеет в виду Стюарт. Это так трудно объяснить… Люди лишь тупо смотрят на тебя, когда ты пытаешься создать идеал, а у Стюарта есть идеал, который он мечтает воплотить в жизнь. Он очень творческая личность, Элис. Большинство людей такие… в общем, такие заурядные… В них нет этой искры, понимаете? Они просто какие-то олухи… ничего не замечают вокруг – не видят, как можно все улучшить и сделать красивым. У Стюарта ведь такое чудесное чувство прекрасного: он мог бы работать с материалами, например, с камнем или строительной древесиной, с цветами – он мог бы работать с пластмассой и тканями. У него потрясающее чувство цвета, – и Эллен поспешно закончила в блаженном отчаянии: – Стюарт – настоящий художник. У него такие чудесные, такие умелые руки…

– Я знаю, – сочувственно сказала Элис. – Но если будет возможность, попроси его сбавить обороты. Ты же знаешь, что Джим подозрительно относится к тем, кто слишком густо говорит. Он думает, что ему пытаются что-то продать.