и не угодно ли вам чашку чаю? Кажется, вам не лишнее согреться. Я бы даже посоветовал вам прибавить вина или коньяку.

Иззябла она ужасно: зеленое лицо, синие губы, юбка в грязи и мокра по колено. Видимое дело: издалека и пешком.

Она молча опустилась на стул. Я подал ей чашку. Она выпила залпом, кажется не разбирая, что пьет.

Чай с коньяком согрел ее; губы стали алыми, янтарные щеки подернулись слабым румянцем. Она была действительно очень хороша собою. Мне хотелось видеть ее глаза, но ее ресницы только дрожали, а не поднимались. Всего раза два сверкнул на меня ее взгляд, острый и блестящий, да и то исподтишка, искоса, когда я отворачивался в сторону. Зато, кусая хлеб, она обнаруживала превосходные зубы – мелкие, ровные, белые.

После странных откровенностей моей гостьи относительно Петрова она начала мне казаться и в самом деле «мамзюлькой», которую отправил на все четыре стороны охладевший любовник… и я был не в претензии на Петрова за новое знакомство, хотя продолжал недоумевать, зачем направил он ко мне эту молчаливую особу.

Так что в третий раз «что ей угодно», я не спросил, сделался очень весел и решился – раз судьба посылает мне романическое приключение – извлечь из него как можно более интересного…

Я не из сентиментальных ухаживателей и, когда женщина мне нравится, бываю довольно остроумен. Однако моя гостья хоть бы раз улыбнулась: будто и не слыхала моих шуток и комплиментов. Лицо ее застыло в неподвижном выражении тупого покоя. Она сидела, уронив руки на колена, вполоборота ко мне.

– Я здесь жила, – вдруг прервала она меня, не обращая ко мне ни глаз, ни головы, словно меня и не было в комнате.

Это упорное невнимание и смешило меня, и злило. Думаю: «Либо психопатка, либо дура непроходимая».

– Все другое, – продолжала она, глядя в угол, – другое… и обои, и полы…

Ага! сентиментальность! Воспользуемся.

– Вы, кажется, очень любите эту квартиру? – спросил я, рассчитывая вызвать ее на откровенные излияния. Она, не отвечая, встала и прошла в тот угол, куда глядела.

– Здесь были пятна, – сказала она.

– Какие пятна? – озадачился я.

– Кровь.

Отрубила и возвратилась к столу. Я ровно ничего не понимал. Но эта дурочка была такая красивая, походка у нее была такая легкая, что волновала и влекла она меня до одурения… и как-то случилось, что, когда она проходила мимо меня, я обнял ее и привлек ее голову к себе на плечо. Не знаю, что именно в моей гостье подсказало мне, что она не обидится на мою дерзость, но я был уверен, что не обидится, – и точно, не обиделась, даже не удивилась. У нее были холодные, мягкие ручки и холодные губки – большая прелесть в женщине, если она позволяет вам согревать их.

– Взгляни же на меня, – шептал я, – зачем ты такая безучастная? У тебя должны быть чудные глазки. Взгляни.

Она отрицательно качнула головой.

– Ты не хочешь?

– Не могу.

– Не можешь? почему?

– Нельзя.

– Ты всегда такая?

Вместо ответа, она медленно подняла руки и обняла мою шею. Стало не до вопросов.

Любовный смерч пролетел. Я валялся у ее ног, воспаленный, полубезумный; а она стояла, положив руку на мои волосы, холодная и невозмутимая, как прежде. У меня лицо горело от ее поцелуев, а мои не пристали к ее щекам – точно я целовал мрамор.

– Мне пора, – сказала она.

– Погоди… погоди…

Она высвободила руку.

– Пора…

– Тебя ждут? кто? муж? любовник?

Молчит. Потом опять:

– Пора.

– Когда же мы увидимся снова?

– Через месяц… я приду…

– Через месяц?! так долго?

– Раньше нельзя.

– Почему?

Молчит.

– Разве ты не хочешь видеть меня раньше?

– Хочу.

– Так зачем же откладывать свидание?

– Это не я.

– Тебе трудно прийти? тебе мешают?

– Да.

– Семья у тебя, что ли?

Молчит.

– Где ты живешь?

Молчит.

– Не хочешь сказать? Может быть, ты нездешняя?

Молчит и тянется к двери…

– Пусти меня…

Я озлился. Стал поперек двери и говорю:

– Вот тебе мое слово: я тебя не выпущу, пока ты мне не скажешь, кто ты такая, где твоя квартира и почему ты не вольна в себе.

Губы у нее задрожали… и слышу я… ну, ну, слышу… тем же ровным голосом:

– Потому что я мертвая.

Внятно так…

И… и я ей сразу поверил, и вся она вдруг стала мне ясна. И я не испугался, а только сердце у меня как-то ухнуло вниз, будто упало в желудок, и удивился я очень.

Стою, молчу и гляжу во все глаза. Она спокойно прошла мимо меня в переднюю. Я схватил свечу – и за нею. Там – Сергей, и лицо у него странное. Он выпустил гостью на подъезд. На пороге она обернулась, и я наконец увидал ее глаза… мертвые, неподвижные глаза, в которых не отразился огонек моей свечи… Я вернулся в кабинет. Стою и думаю:

«Что такое? разве это бывает? Разве это можно?»

И все не боюсь; только по хребту бежит вверх холодная, холодная струйка, перебирается на затылок и ерошит волосы. А свеча все у меня в руках, и я ею машу, машу, машу… и остановиться никак не могу… О, Господи!.. Увидал бутылку с коньяком: глотнул прямо из горлышка… зубы стучат, грызут стекло.

– Барин, а барин! – окликает меня Сергей.

Взглянул я на него и вижу, что он тоже знает. Бел как мел, и щеки прыгают, и голос срывается. И тут только, глядя на него, я догадался, как я сам-то испуган.

– Барин, осмелюсь спросить: какая это госпожа у нас были?

Я постарался овладеть собою.

– А что?

– Чтой-то они какие… чудные? Вроде как бы…

И мнется, сам стесняясь нелепости необходимого слова.

– Ну?!

– Вроде как бы не живые?

Я – как расхохочусь… да ведь во все горло! минуты на три! Аж Сергей отскочил. А потом и говорит:

– Вы, барин, не смейтесь. Это бывает. Ходят.

– Что бывает? кто ходит?

– Они… неживые то есть… И дозвольте: такая сейчас мзга на дворе, что хороший хозяин собаки на улицу не выгонит; а они – в одном платьишке и без шляпы… Это что же-с?

Я ужасно поразился этим: в самом деле! как же я-то не обратил внимания?

– И еще доложу вам: как сейчас вы провожали ее в переднюю, я стоял аккурат супротив зеркала; вас в зеркале видать, меня видать, а ее нет…

Я – опять в хохот, совладать с собой не могу, чувствую, что вот-вот – и истерика. А Сергей стоит, хмурит брови и внимательно меня разглядывает; и ничуть он моей веселости не верит, а в том убежден. И это меня остановило. Я умолк, меня охватила страшная тоска…

– Ступай спать, Сергей.

Он вышел. Я видел, как он на ходу крестился.

Не знаю, спал ли он в ту ночь. Я – нет. Я зажег свечи