«Почему меня должно волновать, что случится с Агнес? — злится она и зарывается лицом в подушку. Избалованная, безмозглая, и мать никудышная… Она оплевала бы проститутку на улице, если бы плеваться было модно».

Зловредный оппонент не снисходит до ответа; знает, что она сейчас вспоминает, как дрожали под ее руками плечи Агнес, там, в том переулке, когда она шептала бедняжке на ухо: «Пусть это будет наш секрет».

«Я в доме Уильяма. Я могу попасть в страшную беду».

Неуемный дух смолкает — или так ей кажется — на минутку-другую.

«А как насчет Кристофера?» — опять принимается он за свое.

Конфетка сжимает кулаки под одеялом и еще глубже зарывается в подушку.

«Кристофер может сам позаботиться о себе. Я что, всех должна спасать в этом проклятом мире?»

«Ах, бедная деточка, — издевательски откликается дух, — бедная, пугливая сучка. Бедная блядь, бедная-блядь, бедбля…бедбля…»

За окном, на продуваемых ветром улицах Ноттинг-Хилла, кто-то дует еще и в рожок, кто-то другой издает радостный клич, но Конфетка не слышит: она чуть было не узнала, что на самом деле бывает в канун Рождества с маленькими девочками, которые слишком долго не засыпают.

С Рождеством! С Рождеством всех и каждого! — гремит Генри Калдер Рэкхэм, вступая в дом сына, будто он Санта-Клаус или, по крайней мере, Чарльз Диккенс, громыхающий с трибуны.

— И тебя с Рождеством, отец, — отвечает Уильям, конфузясь уже не только из-за неумеренной громогласности отца, но и потому, что горничная так неумело помогает старику спять верхнюю одежду. Похоже, Генри Калдер Рэкхэм, как лорд Ануин, тоже совершил скачок от упитанности к тучности за то время, пока Уильям преображался из претенциозного бездельника в одного из капитанов промышленности.

— Какие запахи! — восторгается старший Рэкхэм. — Этот визит, я уверен, станет причиной моей погибели.

С этими словами он позволяет проводить себя в гостиную сына, где его тепло приветствует прислуга.

— Хм, тебя я раньше не видел! — говорит он новеньким, — а тебя зовут — нет, не подсказывай! — улыбается знакомым. Все довольны.

В считанные минуты он делается распорядителем торжества, берет в свои руки управление ритуалами веселья и сантиментов.

— Где хлопушки? Хлопушки где? — требовательно вопрошает он, потирая руки, — и хлопушки немедленно появляются.

Движение времени, чуть замедлившееся после утренней раздачи подарков, снова набирает темп, когда отец Уильяма сосредоточивается на организации комнатных игр.

— Великолепно! Великолепно! Во что играем дальше? — кричит он, а Уильям удивленно наблюдает за отцом, не узнавая в развеселом паяце упрямого старого тирана, который так долго держал в унынии этот дом.

Уильяма частенько коробит поведение отца, но сегодня он не только приемлет отцовскую вульгарность — он даже благодарен за нее; она поддерживает праздничное настроение, которое могла бы испортить ужасная история с Агнес. Все в доме постоянно помнят (разве что, кроме таких, как Джейни), что хозяйка дома в бесчувствии лежит наверху, а хозяин пребывает в глубокой тоске. Он очень старается не подавать виду, будто он об этом помнит; однако тем сильнее одолевает его острая жалость к Агнес, и гнетущая тишина нависает над празднеством. Казалось бы, стайка женщин может на денек наполнить щебетом дом! Так нет — нужен мужчина, а Уильям устал быть этим мужчиной.

Ну ладно, утром заглянул садовник; ненадолго стало легче; но чертовски скоро этот садовник ушел! Десять минут — и мистер Стриг уже удрал подальше от — как он наверняка полагал — безудержного засилья женщин, в безопасность своего домика. От Чизмана было бы больше толку, но того вообще нет: поехал якобы навестить мать — кто бы ему поверил!

Так что появление в гостиной, заполненной дамами, понуждаемыми — хорошими манерами — веселиться, пускай сдержанно, Генри Калдера Рэкхэма, толстого старика, исполненного добродушной помпезности, — это просто спасение для Уильяма. Бушуй, старик! Это и требуется, чтобы протянуть долгие часы до обеда.

Кстати, пока все идет отлично. Честно говоря, куда лучше, чем в минувшие годы, когда Агнес (хоть и неизменно красивая) вполне могла испортить праздничную беззаботность чертовски странными замечаниями, смысл которых — как подумалось Уильяму — был в том, чтобы вернуть Рождеству присущее ему религиозное значение, освободив от чрезмерного торгашества.

— Ты никогда не задумывался над тем, почему мы больше не празднуем Детоубийство? — спросила Агнес однажды, забыв на коленях полуразвернутый рождественский подарок Уильяма.

— Детоубийство, дорогая?

— Ну да, тот день, когда царь Ирод убил невинных детей.

В этом году (слава тебе, Господи) такие разговоры не ведутся. И, как это ни печально, отсутствие Агнес имеет и положительную сторону: оно позволило ее дочери находиться в гостиной. Да, после многих лет строго раздельного празднования Рождества, когда в детскую потихоньку проносили подарки Софи и остывающую порцию праздничного обеда, пока все ублажали хозяйку дома в гостиной, теперь, наконец, ребенок получил шанс. Это прекрасно, думает Уильям, давно пора! Славная девочка с такой обаятельной улыбкой, уже большая, к ней больше нельзя относиться, как к малышке. Кроме того, вопреки готовности мириться с представлением Агнес о Рождестве как о ритуале для взрослых, Уильям всегда втайне считал грустной ту елку, вокруг которой не резвится ребенок.

В прошлом году раздача подарков была омрачена всякого рода ограничениями: отвратительная необходимость экономить, недоверие Генри Калдера Рэкхэма к сыну, надменное презрение Агнес ко всему, что отдает дешевкой или имитацией, нервозность и неблагодарность прислуги. А в этом году та же церемония оказалась очень приятной. Все домочадцы собрались вокруг елки — чуть не по колено в быстро поднимающейся пене цветных оберток. Выпутавшись из долгов, Уильям решил проявить щедрость. (Сомневающейся леди Бриджлоу, которая предостерегала его об опасности баловать прислугу, он ответил: «Вы не верите в человечность!»)

В результате леди Бриджлоу, без сомнения, последовала своему принципу и раздала служанкам свертки с материалом для форменных платьев, а его служанки получили в подарок готовые форменные платья (к чему заставлять бедных трудяг шить себе форму, когда будущее за готовой одеждой?). И еще каждая получила по дополнительному подарку. Вместо хозяйственных вещей, которые можно было бы ожидать (кухонные принадлежности для поварихи, новая швабра для поломойки и так далее) — обнаружились предметы неслыханной роскоши. Господи, Боже мой, он теперь богатый человек, обязательно ли ему слышать кислое и ворчливое «благодарю-вас-сэр» за смехотворный подарок типа половника или ведра, когда он может позволить себе удовольствие выслушать изъявления подлинной и непритворной радости?

Так что этим утром каждая служанка получила (к немалому своему удивлению) коробку шоколадных конфет, пару лайковых перчаток, красивый крючок для пуговиц и изящный восточный веер. Уильям считает, что перчатки — особенно удачный выбор: это показывает, что Уильям Рэкхэм, как хозяин, видит в служанках не просто рабочую силу, но женщин, которые могут пожелать провести свободное время в другой обстановке.