— И он решил лишить меня такой возможности.

— Да, задвинуть вас куда-нибудь, чтобы вы не могли помешать ему. Вы были частью его повседневной реальности, реальности государственного департамента, и вас следовало из этой реальности вывести. Это превратилось у него в навязчивую идею, он больше не мог терпеть вашего вмешательства. Вы должны были уйти; другого пути он не видел.

— И Парсифаль знал, как добиться этого, — с горечью произнес Майкл. — Он знал о «кроте» в госдепе. Он обратился к нему и посоветовал, что надо сделать.

— Я в этом не участвовал. Что-то готовилось, но я не знал что... Вы говорили с Антоном о мисс Каррас. О ваших к ней чувствах, о том, что после долгих лет смятения, связанного с вашими детскими воспоминаниями, вы наконец решили выйти из игры. Вместе с ней. Для вас было жизненно необходимо оставить службу. Вы свое решение уже приняли.

— Но вы посчитали, что я смогу выйти из игры и без нее? Почему?

— Потому, что Парсифаль — специалист в вопросах такого рода, — сказала Дженна. Она протянула Майклу одну из фотографий. — Психолог, работавший в КГБ. Человек, которого зовут Алексей Калязин — именно его лицо вызвало у тебя какие-то ассоциации.

— Я не знаю его! — воскликнул Хейвелок, вскакивая с кресла и пристально глядя в лицо Александеру. — Кто этот человек?

— Не требуйте от меня имени, — затряс головой журналист. Его крупная фигура буквально вжалась в глубокое кресло, — не спрашивайте. Я не хочу с этим связываться!

— Черт побери, да вы давно уже связались! — рявкнул Майкл, швырнув фотографию на колени Александера. — Вы же Босуэлл!.. Минутку! — Майкл оглянулся на Дженну. — Он же был перебежчиком. Плевать на то, что его нам подсунули. Для нас он перебежчик. Он должен быть в нашем списке!

— Все материалы об Алексее Калязине и его переходе к нам уничтожены, — негромко произнес Александер. — Все досье были изъяты и человек, носивший, кстати, другое имя, просто исчез.

— Естественно. Ведь великий человек мог оказаться замаранным. Хейвелок шагнул к старику и выкрикнул ему в лицо, встряхнув за лацканы знаменитого смокинга:

— Кто он? Имя!

— Взгляните на фотографию. — Александера била крупная дрожь. — Взгляните как следует. Уберите большую часть волос вместе с бровями. Представьте морщины по всему лицу, вокруг глаз... маленькую седоватую бородку.

Майкл схватил снимок и уставился на него.

— Зелинский... Леон Зелинский!

— Я думал, что вы увидите... поймете... без меня. Финальная шахматная партия... с лучшим шахматистом, которого знал Антон.

— Но он же не русский, он — поляк! Бывший профессор истории из Беркли... перебравшийся туда много лет назад из Варшавского университета!

— Новое имя, новая биография, все документы в порядке, местонахождение неизвестно. Дом у проселочной дороги, менее чем в двух милях от Мэттиаса. Антон всегда знал, где его найти.

Хейвелок обхватил голову ладонями, пытаясь унять пульсирующую боль в висках.

— Вы... вы и Зелинский. Два выживших из ума старца! Вы хотя бы понимаете, что натворили?

— Мы утратили контроль. Все вышло из-под контроля...

— Вы никогда ничего не контролировали! Проиграли все в тот самый момент, когда Зелинский связался с «кротом». Мы все проиграли! Неужели вы не видели, что произошло и чем все это может кончиться? Разве вы не могли остановить его? Кстати, вы знали, что Антон находится на острове Пул... Откуда вам это стало известно?

— Из своего источника. От одного из докторов — тот был страшно напуган.

— Значит, вы уже знали медицинское заключение. Как же вы позволили, чтобы все это продолжалось?

— Вы сами сказали. Я не мог остановить его. Он бы не стал — и не станет меня слушать! Я не могу остановить его. Он такой же сумасшедший, как Антон. У него комплекс Христа — он единственный светоч, единственный спаситель.

— И вы работали на него! Выступали от его имени! Что вы за существо после этого?!

— Оставьте мне хоть чего-нибудь человеческого, Майкл. Ведь он приставил мне нож к горлу. Зелинский заявил, что если я попытаюсь к кому-нибудь обратиться или кто-то появится у него, — то телефонный звонок, который он ежедневно должен делать из телефонов-автоматов, не будет сделан, и в тот же момент эти так называемые ядерные пакты — с личной подписью Энтони Мэттиаса — отправятся одновременно в Москву и Пекин.

Зеленоватые глаза старого журналиста излучали боль. Пухлые пальцы судорожно сжимали подлокотники кресла.

— Нет, Раймонд, — твердо проговорил Майкл. — Это только часть правды. Вы просто не можете допустить мысли, что кому-то станет известно о вашей ошибке. О чудовищной ошибке! Как и Антон, вы боитесь услышать правду в лицо. Слепой прорицатель Тиресий[76], который прозревает то, что сокрыто от других — этот миф должен быть сохранен любой ценой.

— Посмотрите на меня! — неожиданно взвизгнул Александер, дрожа всем телом. — Я живу с этим, переживаю это уже почти год! Как бы вы поступили на моем месте!?

— Видит Бог — не знаю, но надеюсь, что лучше, чем вы... Не знаю. Налейте себе побольше бренди, Раймонд. Храните миф. Продолжайте внушать себе и другим, что вы безгрешны, как Папа Римский. Может, вам станет легче. Впрочем, это уже не имеет никакого значения. Идите вы к черту с вашей самодовольной ухмылкой... Пошли отсюда, — обратился он к Дженне. — Нам еще далеко ехать.

* * *

— Юг вызывает Север. Север, на связь.

— Север слушает. В чем дело?

— Хватайте телефон и звоните Виктору. Они зашевелились. Они выскочили из дома и переговорили с охраной, потом разбежались по машинам и несколько секунд назад помчались на запад. На полной скорости.

— Не потеряйте их.

— Никогда! Охрана бросила свой «линкольн» у обочины, и пока они гуляли под домом, мы прицепили им радиомаяк. Он не оторвется и при землетрясении. Мы их и за двадцать миль засечем. Они в наших руках.

Ночное небо было странно поделено на две части. Позади машины сияла луна, впереди сгущался глухой мрак. Два автомобиля неслись один за другим по темным проселочным дорогам. Двое в «линкольне», не зная ничего, были готовы защищать «бьюик», пассажиры которого знали слишком много, и это страшило их.

— Теперь начинается игра без правил, — проговорил Майкл. — Для этого случая они просто еще не написаны.

— Но мы по крайней мере знаем, что этот человек способен меняться. Его заслали сюда с одной целью, а он перешел на другую сторону.

— Может, он просто споткнулся? Если верить Александеру, Зелинский-Калязин сказал ему, что устал, чувствует старость, что не в силах больше выдерживать такие психологические нагрузки. Не исключено, что он просто решил бросить дело и подыскать себе безопасное убежище.