— А вот здесь, возле... возле головы лежал. А это что у тебя? Камертон, кажется.

Да, в руках председателя был тот самый «гамеркон», который когда-то, давным-давно, Илюшка Юргин предлагал Захару купить.

— Кто это его? — спросил снова Мишка, указывая на труп.

— Кто? Да, это бы интересно нам узнать, — промолвил Большаков.

Юргина никто не убивал.

В тот морозный, пуржистый день не поделили Пистимея и Юргин меж собой заветный мешочек.

Илюшка Юргин шел сперва впереди и беспрестанно оглядывался: отстанет еще, старая корова, с мешочком-то, выдохнется и завалится в снег, заметет ее... ищи, свищи потом...

Он шел и думал только об этом мешочке. И в голове у него постепенно складывался план.

Пурга бешено завывала, выхлестывала снегом глаза. Ветер становился резче, холоднее — кажется, заворачивало на мороз.

Но Юргин ничего не ощущал — ни холода, ни хлестких ударов ветра.

Спустившись по Светлихе километра на полтора, они свернули влево и пошли по лесной просеке, которая упиралась в Чертово ущелье.

— Илюшка! Илья, гляди там, не ухни! — то и дело хрипло кричала Пистимея. — Сейчас тут край где-то должен быть.

— Ничего-о, я гляжу-у, — оборачиваясь, отвечал Юргин, а сам шел и шел вперед, нагнув голову.

И все-таки страшный обрыв он действительно чуть не проглядел, чуть не нырнул в бездну. Он в страхе отшатнулся, ударился о подошедшую Пистимею.

— Эт, черт, в самом деле ить...

— Я же говорила... говорила...

— Мне казалось, далеко еще.

Пистимея, открыв рот, тяжело дышала. Сморщенное лицо ее от смертельной усталости сделалось совсем крошечным, почернело, точно обуглилось.

— Устала, гляжу? — спросил Юргин.

— Ага, тяжко. Годы-то... Горло ссохлось. Ничего, теперь вот только обогнуть ущелье...

— Передохни маленько. А я тем временем... Чего-то лыжина хлябает на ноге.

Он нагнулся, перевязал ремень.

— Ну-ка, чего оно сейчас... — Юргин сделал несколько шагов назад, вернулся, остановившись теперь позади старухи. — Ага, ничего, стало... Так это... давай мешочек, все полегче будет.

— Ничего. Невелика тяжесть.

Но Юргин сунул овчинные рукавицы за пахузу и решительно принялся снимать мешочек с ее плеч.

— Давай, давай, чего уж...

— А я говорю — не лезь! Не трогай! — прикрикнула Пистимея.

— А я говорю — дай сюда! — рявкнул Юргин, сдернул с ее плеч мешок и одновременно что есть силы толкнул старуху вниз в пропасть.

— А-ай! — коротко взвизгнула Пистимея. — Ах ты... Илья... Тараска, что ты... Тара-ас!!

Юргин испугался не своего настоящего имени. «Это откуда она кричит? — огнем опалило у него в голове. — Не свалилась, что ли? А если у старой карги оружие? Ведь пристрелит, пристрелит... отберет мешочек. Скорей ходу!! Ходу!! Не догонит, где ей...»

И он мигом забросил мешочек за спину, машинально схватил голыми руками лыжные палки, оттолкнулся и нырнул в снежную муть.

— Тарас, Тара-ас... — услышал он сквозь вой ветра. — Пропадешь ведь без меня... Все равно пропадешь...

«Это с деньгами-то?» — злорадно подумал Юргин, наддавая ходу. Он не заметил, как у него из-за пазухи выпали рукавицы, ветер подхватил их, Поволок назад и швырнул в ущелье.

... Пистимея действительно не свалилась в пропасть... Падая от толчка, она ударилась о кривую сосенку, росшую в камнях над обрывом, и тотчас поползла прочь от ущелья, судорожно загребая под себя снег. Когда отползла метра на полтора, прокричала, что Тарас все равно пропадет без нее, затем обмякла, вытянулась на снегу, отдыхая.

Несколько минут она лежала как мертвая. Вьюга начала уже заметать ее. Наконец пошевелилась, села, поглядела вниз, в пропасть.

Ущелье напоминало гигантский кипящий котел. Снизу вспучивались клубы снежной пыли, разрастались и исчезали, уступая место другим. Внизу, под этими клубами, что-то ухало, стонало, гудело.

Пистимея содрогнулась.

Еще немного посидев, она с трудом поднялась, стряхнула зачем-то с себя снег, поправила лыжи и, пошатываясь, побрела вдоль ущелья...

... А Юргин меж тем бежал и бежал назад по просеке, пока не почувствовал, что руки его закоченели. Он на секунду остановился, поглядел назад, довольно подул на руки, собираясь их всунуть в рукавицы. Но рукавиц за пазухой не оказалось.

Он растерянно оглядел снег вокруг себя, даже ковырнул его палкой, будто надеялся найти здесь рукавицы.

А руки меж тем уже побелели. Он сунул их в карманы полушубка. Там они вроде отогрелись, однако начали гореть, словно он опустил их в кипяток.

Нет рукавиц — бесполезны в такой мороз лыжные палки. Он бросил их, опять пошел по просеке, но метров через триста свернул налево, в лес, надеясь кратчайшим путем добраться до полустанка, а там незаметно сесть на поезд и...

Без лыжных палок идти было неудобно, ветер налетая со страшной силой, чуть не опрокидывал его. Чтобы удержать равновесие, Юргин, часто выдергивал руки из карманов, балансировал ими. Потом, чувствуя, что они опять леденели, снова прятал их в карманы.

Ветер бил со всех сторон — с боков, в спину, в лицо. Несколько раз Юргин падал. Но поднимался — и шел, шел, шел. Вот-вот должен был кончиться лес, открыться Светлиха. А за Светлихой чистое поле.

Но Светлиха точно пропала куда-то. Неожиданно Юргину показалось — да ведь он не туда идет! С просеки надо было повернуть налево, а он, кажется, повернул направо.

У Юргина даже ноги подкосились.

Посидев немного на снегу, он зашагал назад.

Вдруг он подумал — а назад ли идет? Ведь, кажется... кажется, он идет прямо к ущелью. Ну да, вон даже слышно, как гудит там и ухает.

Но гудело и ухало кругом. И все-таки Юргин опять повернул назад.

... А потом он бессчетное количество раз поворачивал назад. Шел, шел и опять поворачивал.

Между тем наступал вечер. Темнота наваливалась быстро, стремительно. И в темноте еще яростнее заревел ветер.

Когда совсем стемнело, Юргин наступил на пенек, правая лыжа хрустнула. И тотчас зазвенел в мозгу голос Пистимеи: «Пропадешь ведь без меня все равно...»

«Верно, теперь пропаду», — с ужасом подумал Юргин.

И все-таки он, сбросив бесполезную теперь и левую лыжу, увязая по пояс в снегу, пытался куда-то идти. Снег насыпался в валенки, таял там. Скоро портянки стали мокрыми. Потом они быстро оледенели, пальцы ног начало покалывать, подергивать судорогой. А в груди было жарко, внутри все обжигало. Юргин распахивал полушубок, но, понимая все-таки, что жар этот обманчив, застегивался. Когда застегивался, пальцы его будто обламывались.