Роман написан от первого лица и в силу этого обладает своеобразной непроницаемостью, что в принципе не свойственно большинству произведений Гарсиа Маркеса. Отсутствие иронии — наличие дистанции между рассказчиком и персонажем — побуждает нас дать критическую оценку главному герою или даже какое-то достоверное толкование его образа. Когда рассказчик — будем звать его Мустио Кольядо, поскольку его настоящего имени мы никогда не узнаем, — пишет на первой странице, что он решил на собственное девяностолетие подарить себе ночь страстной любви с юной девственницей, мы теряемся, не знаем, как реагировать. Когда он говорит о нравственности, о чистоте своих принципов, мы снова приходим в замешательство: должны мы судить его с позиции современности или должны признать, что в его обществе (в Барранкилье 1950-х гг.) взгляды, что он излагает, вполне приемлемы для журналиста, являющегося выходцем из среднего класса?

Кольядо ни разу в жизни не занимался сексом бесплатно. Он не сторонник сложностей, не любит брать на себя обязательства. Девочке, которую нашли для него, всего четырнадцать; она на семьдесят шесть лет моложе него. Она из среды рабочего класса, ее отец умер, мать — инвалид; старших братьев у нее, по-видимому, нет; она очень смуглая, выговор выдает в ней простолюдинку; работает она на швейной фабрике. Он предпочитает думать о ней как об иллюзорной возлюбленной, как о живой кукле, находящейся в бессознательном состоянии. Он называет ее Дельгадиной — и, в общем-то, это абсурд, поскольку в испанской балладе, из которой он позаимствовал это имя, рассказывается о порочном жестоком короле, который хочет совершить насилие над собственной беспомощной дочерью. Однако Кольядо не замечает иронии. Однажды утром девочка оставляет ему записку на зеркале в их гостиничном номере: «Гадкому папе»[1295]. Он не хочет знать ее настоящего имени (тем более ее настоящую сущность).

В итоге после серии мелодраматических событий, спровоцированных исключительно нуждами и фантазиями старика, Кольядо приходит к выводу, что он по-настоящему любит эту девочку, и отписывает ей в завещании все свое имущество. Вопреки опасениям он не умирает в свой девяносто первый день рождения и на следующее утро выходит на улицу счастливым и уверенным в том, что доживет до ста лет. (Естественно, читатель сразу подумал, что для девочки было бы лучше, если б он умер прямо сейчас.) «Наконец-то настала истинная жизнь, и сердце мое спасено, оно умрет лишь от великой любви в счастливой агонии в один прекрасный день, после того как я проживу сто лет»[1296]. В книгах Гарсиа Маркеса лишь молодые умирают из-за любви, а в стариках любовь поддерживает жизнь.

На самом деле есть еще два возможных толкования, пока не упомянутых критиками. Первое — это то, что некогда непрошибаемый, бесчеловечный, с эксплуататорскими замашками старик «из-за любви» превращается в чувствительного слюнтяя и поддается на обман «коварной» мадам, Кабаркас, которая обращает нищую Дельгадину в проститутку (возможно, девочка даже не ведает, что является слепым орудием в руках хозяйки борделя). Кабаркас продолжает дурить Кольядо и в конце повествования (теперь, возможно, девочка сознательно принимает участие в обмане). В романе не анализируется тот факт, что абсолютно все, что главному герою известно о Дельгадине (помимо тех знаний, что он получил о ней, предаваясь своим педофилическим фантазиям и путем собственных порнографических изысканий), ему рассказала хозяйка борделя, которая, возможно, придумала и девочку, и ее любовь к клиенту, как любая писательница женских романов или создатель голливудских мелодрам, предоставив своей аудитории — Кольядо — то, что он желает. И конечно, Кольядо закрывает глаза на все реальные факты о девочке, он просто не желает их знать. Если этот вторичный сюжет предназначен быть основным, корректирующим, тогда весь роман приобретает аспект самокритичности, и это уже интересно. Взять хотя бы то, что в этом случае глупый старик превращается в объект презрения (но не жалости). Во всяком случае, так воспринимает его читатель, а может, и сам писатель.

Смысл второго толкования (не обязательно исключающего первое) состоит в том, что Кольядо — изуродованная личность. Когда ему было одиннадцать лет, его склонила, помимо его воли, к сексу женщина, тоже проститутка, в том самом здании, — где работал отец Кольядо (в реальности это тот самый дом, где Гарсиа Маркес жил вместе с проститутками, когда работал в El Heraldo: «небоскреб»). Первый сексуальный опыт травмировал психику мальчика, в результате превратившегося в сексуально озабоченного человека. Нечто подобное пережил по вине Габриэля Элихио и Габито примерно в том же возрасте, и, поскольку Гарсиа Маркес поместил этот — поясняющий, оправдывающий? — эпизод почти в конец книги, возможно, его предназначение — объяснить, почему старик не способен любить и завязывать близкие отношения, почему его интересуют одни лишь проститутки и чем вызвана его педофилическая страсть к юной девственнице, с которой, возможно, он предпочел бы впервые познать радости секса, если б время каким-то образом можно было повернуть вспять и он снова оказался подростком. Если это так, у читателя неизбежно возникает вопрос, можно ли ретроспективно в таком же ключе проанализировать подобные фантазии во всех прежних работах автора. И тогда получается, что данная история, рассказанная главным героем, который «наконец-то… спасся от рабства, в котором томился с тринадцати моих отроческих лет»[1297], столь же безжалостно самокритична и разоблачительна, как и роман «Осень патриарха», написанный на тридцать лет раньше. Это произведение также позволяет предположить, что Гарсиа Маркес, сознательно простивший отца в мемуарах «Жить, чтобы рассказывать о жизни», продолжал, возможно неосознанно (а может, и осознанно), винить его за полученные в детстве душевные травмы, наложившие отпечаток и на его взрослую жизнь. Словом, как и в мемуарах, написанных им в семьдесят пять лет, где Гарсиа Маркес возвращается к идее о том, что Луиса Сантьяга, некогда покинувшая сына, боится, что он не узнает ее, так и в романе «Вспоминая моих грустных шлюх», который он создал в семьдесят семь лет, писатель возвращается к идее о том, что его отец, в детстве отнявший у него мать, извратил его сексуальную сущность, когда он только вступал в пору отрочества.

«Вспоминая моих грустных шлюх», пожалуй, самое незаконченное из произведений Гарсиа Маркеса. Но, как и во всех остальных, его повествование, пусть относительно необъемное и банальное, наполнено блеском творческого воображения, а порой и поэтичности, словно просвечивающим через серебристый экран. По стандартам этого писателя данная книга — слабая, иногда даже нескладная. Словом, незавершенная. И тем не менее, принимая во внимание глубину мировосприятия автора, она имеет — в силу заложенного в нее потенциала, что позволяет каждому читателю придумать свою концовку истории, — множество уровней неоднозначности, амбивалентности и сложности, как и любое другое его произведение. Правда, в ней это проявилось больше, чем в повести «Любовь и другие демоны» например, и больше, чем в «Истории одной смерти, о которой знали заранее», потому что в ней есть и безудержное наглое заигрывание с фантазией, и аспект традиционной морали — то, чего лишены — намеренно — большинство других произведений Гарсиа Маркеса. Это — сказка, хотя сказка раздражающе отвратительная.