Дайте мне радость одной-единственной встречи,— сказал полковник, не отвечая на вопрос.

■— Чего вы от меня ждете?

•— Счастья! Могу я прийти в гости?

— Нельзя.

•— Тогда приходите ко мне.

— А если увидит Каролина Ивановна?

•— Придете или не придете?

— Возможно, приду,— пообещала Феона.

Вечером в камине метался огонь, мохнатые тени таились в углах кабинета, на письменном столе высилась стопочка досье, напоминая Виктору Николаевичу о важных делах, но он не мог заниматься делами. Он ждал Феону. Ожидание оказалось мучительным, полковник то взглядывал на окна, то прислушивался к женским шагам за стеной дома. Время шло, Феоны не было, беспокойство Виктора Николаевича возрастало, от напряженности ожидания заломило в висках.

Феона появилась, когда Виктор Николаевич перестал ждать. Она вошла, легкая и бесшумная, словно тень; полковник трясущимися руками снял с нее дошку. Давно не испытывал он такого нервного возбуждения при виде женщины, и это уже было маленькой наградой за мучительное ожидание.

В зеленых глазах Феоны мелькали искорки, волосы вздыбливались волной, губы улыбались, она была хороша той юной женственностью, для которой мужчины долго подбирают точные слова и не находят их.

— Наконец-то дождался,— заговорил Виктор Николаевич, держа Феону за кончики пальцев. — Проходите, садитесь, будьте как дома.

— Ну вот я и пришла,— сказала Феона, взглядывая на Виктора Николаевича. — Что скажет Каролина Ивановна, если увидит нас?

— Какое мне дело до Каролины Ивановны! Сейчас вы — моя сказка!

•— Сколько у вас было таких сказок?

— Ну зачем знать ненужные вещи, ну зачем? — с ласковым упреком спросил Виктор Николаевич. ^Хотите коньяку?

Феона улыбалась, но молчала.

•— Значит, коньяк?

— Да, коньяк,— согласилась Феона.

— Оставлю вас на минутку. — Виктор Николаевич вышел из кабинета. Феона торопливо придвинула к себе секретные папки, стала перелистывать их, выхватывая из рапортов и доносов знакомые имена и фамилии.

«Дело корабельного мастера Василия Козина»,— прочитала она и, подкинув на ладони папку, швырнула в камин. — «Дело Ильи Щербинина — начальника радиостанции», «Дело старателя Донаурова Андрея». Ах, полковник, вы примеряете петлю на шею моего возлюбленного, а меня тянете в постель...»

Папки придавили было огонь в камине, но языки пламени прорвались из-под них, и рапорты, доносы, письма филеров вспыхивали, скручивались, чернели. Когда загорелась последняя папка, вошел Виктор Николаевич.

— Что вы наделали! — закричал он, подбегая к камину.

— Что я наделала? Сожгла клевету и доносы...

— Это преступление, преступление!

— Какое? Перед кем? Уж не перед вами ли? — спросила Феона.

— Вы уничтожили труды многих за долгие месяцы.

— Это всего-навсего похабный труд негодяев! Мне стыдно, что такая грязная стряпня находится на вашем столе.

— Не судите строго работенку филеров, моя милая,—смягчился полковник. — Я занимаюсь такими делами по долгу службы, но, если бы придавал значение доносам, жители Охотска давно бы переселились в тюрьму или на тот свет.

Полковник смотрел в отяжелевшее лицо Феоны, испытывая смущение и не находя слов для продолжения разговора. А хотелось сказать что-то интересное, значительное, вызвать к себе симпатию у несговорчивого сердца девушки.

— Вы любили Каролину Ивановну, сейчас говорите, что влюбились в меня. Нельзя же бесконечно вырезать любовные фестоны из своего сердца,— сказала Феона.

— Да, конечно,— поспешно согласился полковник. — Но я не виноват, что вы затмили Каролину Ивановну.

— Так вы ее разлюбили?

Разве сердцу прикажешь? — Виктор Николаевич забрал в ладонь Феонины пальчики. Феона приподнялась со стула. Опасаясь, что она исчезнет, Виктор Николаевич прислонился к косяку двери.

— Я не могу без тебя, Феона...

— А Каролина Ивановна?

— Отдам тебе все, что имею...

•— А Каролина Ивановна?

— Никто не посмеет сказать о тебе худого слова...

— А Каролина Ивановна?

— Да цропади она пропадом!— взвизгнул полковник.

Дверь распахнулась, на пороге стояла Каролина Ивановна.

По улыбкам женщин полковник понял, что они подстроили это свидание.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Зима пришла в тайгу, как всегда, неожиданно, хотя природа уже приготовилась к встрече ее — стланик полег на землю, кедровки трещали с поразительной грустью, рыхлый снег укрыл грязь, тайга просветлела.

Донауров нервничал: хотелось в Охотск, но задерживал золотоносный участок; единственный серьезный покупатель Елагин еще не возвратился, и Андрей невольно жил мечтами о Феоне.

«В моей душе резцом нерукотворным изваяно прекрасное лицо»,—повторял он строки Камоэнса и спрашивал себя: «Что общего между мною и каторжником? Каторжник постоянно думает о свободе, я — о Феоне».

Как все влюбленные, он преувеличивал достоинства своей любимой и не видел ее недостатков.

Однажды, возвращаясь из тайги, он заметил над своей крышей дымок. Насторожившись, приоткрыл дверь: у камелька неизвестный пил чай. При появлении Донаурова он встал, расправил окладистую бороду.

— Незваный гость как в горле кость, не правда ли?

— В тайге не бывает незваных гостей.

— Алексей Южаков, председатель Горной артели. А вы Донауров?

— Наконец-то мы встретились,—сказал Андрей, напирая на «о» и оканьем выдавая свое вятское происхождение.

Землячок вяцкой — мужичок хвацкой! В рай попадешь, там вяцкой плотник избу для ангелов ладит, в аду очутишься—он смолу для чертовых котлов гонит,—пошутил Южаков.

— Какими ветрами ко мне занесло?

— Только-только из Охотска. Был по неотложным делам, теперь вот и к вам дело.

— Как не заграбастала охотская охранка? За вашу голову полковник Широкий награду назначил,— сказал Андрей.

— Я в городе тайно был, у своего приятеля укрывался, полковничьи ищейки про меня не пронюхали. Вам письмо принес.—Южаков вынул из внутреннего кармана меховой куртки конверт.

— От кого бы это? — спросил Андрей, надрывая конверт.

«Я тебя люблю. Я по тебе тоскую. Без тебя живу, как без солнца. Возвращайся скорее. Феона».

— Где вы познакомились с Феоной?’—просияв от радости, спросил Андрей.

— У Ильи Петровича Щербинина.

Донауров не поинтересовался, почему Илья Петрович оказался приятелем Южакову, его помыслами сразу овладела Феона. Он жадно, с подробностями выспрашивал у Южакова обо всем, что относилось к возлюбленной, и