– Я не видела.

– Вся покоцанная.

– Не знаю. Я, правда, нашла около тебя сковородку, там где ты лежал, на полу. Я же смотрела этот сериал, там сплошные взрывы. И на том заснула тоже. Может, ты бил во сне сковородой по моей двери? А мне снились взрывы. Бурная ночка! Может, у тебя опять было снохождение? Помнишь, как тогда, когда ты проснулся на серванте, в детстве. Тебе снилось, что ты лазаешь по пальмам, ты поставил стул в сне и залез. Сервант, помнишь, у нас был? Я его отдала соседке. Помнишь?

– А так было?

– Да. Бывает. Я один раз в детском саду проснулась у соседки в кровати, причем в ногах и головой на железную спинку. Потом ходила с кривой шеей, надо мной все смеялись. Да, слушай, ни свет ни заря тебе звонила какая-то девочка. Не представилась, а я со сна и не спросила.

– Ошиблась?

– Нет, спрашивала именно тебя. По фамилии даже. Я говорю, вы бы на часы посмотрели. Семь утра.

– Ох, баба, баба, до чего же ты грубая деревня.

– Иди, иди. Завтракать будем позже.

– Я пиццу закажу.

– Закажи и мне тоже. Четыре сыра. На тебе денег.

Бедный Марсель! Бабушка все знала. У него никогда не было подруги. Девочки с ним не водились даже в школе и никогда ему не звонили. Разве что узнать, что задано. Он хорошо учился. Единственно что его отличало от всех – страшное чувство вины. Он иногда мочился в постель. И бывало, что он, даже уже учась на первом курсе, просыпался в позоре – а надо было идти на первую пару. И он оставался в теплой мокрой постели, не хотел вставать – целая же процедура, скидывать мокрое на пол, идти в душ, стирать с себя и вешать трусы и майку. Нет. Он оставался лежать во всем сыром, в своем болоте, пока бабушка не уйдет на работу. Она возвращалась вечером, а он сидел у нее в комнате перед телевизором. Она шла к нему в спальню, снимала мокрое белье и клеенку, клала в тазик кипятить, целый же день это все пролежало, уже несвежее. Он все смотрел телевизор, неважно что. Сидел, весь обсыпанный крошками, опять заказывал пиццу. Она приносила ему на подносике горячую еду, он не ел. Бабушка это называла «опять разлагаешься». Он кивал, разлагаюсь.

Раньше у него был Интернет, но, если бабушка заглядывала к нему, он кричал «не входи». Когда он ушел прогуляться, она поглядела, на чем он зависал. Оказалось, разумеется, порно. Она посоветовалась с отцом Марселя, и тот купил ему игровую приставку, а бабушка перестала платить за Интернет. И он целыми ночами играл в бродилки-стрелялки, а днем спал. С учебой все шло хуже некуда, армия, разинувши свою стозевную пасть, подстерегала отчисленных.

Мать Марселя поговорила с беглым отцом, тот позвонил сыну и сообщил ему спасительную формулировку: «Я ссусь». Однако же в военкомате она не подействовала, отвечали привычно «там вылечат».

И вот, когда возникла ситуация с ножом у локтя, проблема сама собой разрешилась, была вызвана психоперевозка.

В дурдоме ему поставили диагноз, оказалось, что он действительно сумасшедший, что и требовалось при освобождении от армии (завотделением, интеллигентная старуха, сказала невесело: «За нашими воротами больше больных, чем здесь»). Там ему давали таблетки, он их якобы глотал, а потом шел в туалет и выплевывал. Его научила этому мама, которая часто навещала сынулю, заботилась о нем, носила горячую пиццу и суши. Но бабушка знала, что он ждал только ее. Она тоже таскала ему эти горячие коробки. И в палате по соседству внезапно нашелся друг, который охотно разделял с ним эти богатые передачи, Альберт. Он сказал, что надо есть пока горячо, дальше это уже отходы. Первый его настоящий якобы друг, первый, с которым Марселю было спокойно и свободно, ибо он сразу же сказал бабушке, что этот Альберт совсем подонок. Дальше рассказы были такие, что Альберт завел себе медсестру лет под сорок и как-то угостил ею Марселя – не где-нибудь, а в холодной клизменной рядом с унитазом. Причем стоял у дверей, якобы на шухере. Но лицом к происходящему, и время от времени руководил. Марсель рассказал об этом очень просто, с усмешкой. А ведь свершилась инициация девственника, но он воспринял ее как больничную процедуру. Типа что так полагается в больнице и это тоже лечение.

Клизменная, как уточнил Марсель, была тем помещением, которое сосед по палате, ученый, бородатый беззубый бомж, называл «анус мунди», «задница мира», только похлеще, бабушка поняла. Но за следующие сеансы в клизменной Альберт потребовал оплаты, и не пиццей, а деньгами («Я же ей плачу!»). Когда бабушка всполошилась и отказала, и выяснилось, что денег Марселю не дают, Альберт предложил устроить ему сеанс с парнем, который сам заплатит. Типа тот давно положил на Марселя глаз, назвав его «первоходкой». Марсель ожидал чего угодно, только не такого решения проблемы, испугался и клизменную обходил по периметру. Бабушке он это тоже рассказал, причем с юмором. Вскоре бедную бабу-санитарку уволили, кто-то из мужиков, обиженный, что Альберт его заставил платить за сеанс, а до Альберта все происходило бесплатно, настучал на него. Альберта палатная врачиха обозвала «сутенером» и выставила вон без диагноза, сказав, что он слишком умный. Ему пришлось лечь в другую психушку и там уже самому платить за справку о шизофрении… Все это бабушка Марселя постепенно выведала у внука.

Таков был первый друг Марселя.

И по выходе Альберта из психушки свободный как птица Марсель начал воровать у бабушки деньги и исчезать на целые вечера. В ответ она стала носить паспорт, сберкнижку, кредитку и деньги в специальной сумочке – ремешок на шее, хранилище под юбкой. Ее паспорт дошлый Альберт мог использовать на взятие кредита и на другие интересные дела. Бабушка поняла это довольно быстро и туда же, к себе под юбку, спрятала и паспорт Марселя. Дома она не оставляла нигде эту сумочку без присмотра. Марселю для удостоверения личности она сделала ксерокс и отдала внуку только первую страничку, к сему же прилагалась и копия документа с диагнозом.

Марсель стал закатывать скандалы, требуя побольше денег себе на «Макдоналдс», поскольку там – понятно – его поджидал Альберт. Бабушка давала эти суммы на двоих, боясь, как бы Альберт не предложил бы снова бедняку и первоходке Марселю (если уж денег нет) свидание с хорошим человеком, получишь удовольствие и еще и нам с тобой заплатят.

Время от времени, когда денег совсем не оставалось, Альберт приходил пожрать бабушкиного супу и ее котлет. Притом она чувствовала (просто, что называется, шкурой), что Альберт хочет ее убить. Просто так. Бабушка-то была гордячка и в твердой памяти, про ум можно было не беспокоиться, три языка в анамнезе и докторская диссертация. Альберт не мог простить такого. Как тот знаменитый ребенок из детдома, которого усыновили и который тут же свернул головы только родившимся котятам, задав приемным родителям и врачам вечный вопрос, как быть. Он не знал, что есть доброта, любовь и жалость, все движущееся вызывало в этом Маугли желание свернуть ему шею. Видимо, то был ребенок насильника-убийцы.

Чей сын был Альберт, бабушка так и не узнала, как и не узнала, кто его довольно скоро схоронил.

Однако же цель у него проглядывала ясно – завладеть этой квартирой, старой квартирой 50-х годов: трехметровые потолки, толстые стены, окна в дворовый сад. Очевидно, думала умная старуха, что Альберт считает Марселя единственным наследником. Заставить этого клинически лопоухого мальчишку продать Альберту помещение – за какие-то заоблачные дачи в Португалии, к примеру, – не представляло для этого покупателя никакой проблемы. Марсель слушался его с восторгом.