Мне больно, рука повисла. Но я понимаю, что снайпера надо убрать: он не даст доползти Филатову. Ложусь в снег и изготавливаюсь к стрельбе из пулемета. Куда, в кого — я еще не вижу. Думаю, что это опять из амбразуры ведут огонь, — больше неоткуда! Прицеливаюсь, бью, но выстрела не слышу. Нажимаю еще и еще — результат тот же. «Патроны все! Конечно же, все. Сколько их может быть в одном диске?»

Превозмогая боль в руке, ползу к траншее. Пулемет, даже с пустым диском, я бросить не могу — оружие! Так с пулеметом в руке и сваливаюсь в траншею. Кто-то забирает его у меня, кто-то тонким узким ремешком перетягивает мне руку, останавливая кровь.

— Санитары! Есть тут санитары?! — кричу я бойцам. — Надо помочь пулеметчику вытащить командира роты! Помогите кто-нибудь Филатову!

Наконец я немного прихожу в себя и уже осмысленно наблюдаю за происходящим вокруг.

— Сколько живых осталось? Кто есть из командиров? — спрашиваю бойцов. Мне говорят, что командиров ни одного не видно, а бойцов совсем мало.

— Слушайте меня! Всем приготовить оружие, гранаты. Фашисты могут пойти в атаку, надо не подпустить их к траншеям! Найдите санитаров! Надо помочь раненым и отправить их в тыл. Поищите в землянках веревки или телефонный шнур — надо бросить его Филатову, сам он не доползет.

Чувствую, что к моим командам прислушиваются и мои «надо» принимаются всеми как должное. Вот уже несут моток телефонного кабеля. Филатов лежит метрах в десяти от траншеи, прикрытый телом лейтенанта.

— Филатов! Живой? Можешь ползти?

— Ранен я! Помогите, сам не выберусь!

— Сейчас. Лови, Филатов! Держи за конец крепче и обмотайся им, мы тебя подтянем! Лейтенанта не бросай! — кричу я и почему-то падаю сам на бруствер…

Боль пришла внезапно. Жгучими иглами впилась она в тело и отступила, затухая где-то. Через какое-то время я услышал разговор, знакомые голоса, только не мог понять, кто и кому говорил:

— Куда его? Он же без сознания! Оставлять в медсанбате?

— Нет, в Лавру его, в тысяча сто семидесятый срочно! Торопись, Володя! Но вези поаккуратней, не растряси — иначе не выживет!

«О ком это они? Что у них случилось? А где сейчас я, что со мной?» — пытаюсь что-то понять, но у меня ничего не получается. Меня, кажется, приподняло и куда-то понесло. Потом я услышал знакомый голос и очень знакомые слова:

— Ну, сваток, бывай! Поправляйся и возвращайся в полк! Мы будем ждать!..

«Сваток…» Кто так говорит? Так это Володи Козырева голос! Точно! Вот хлопнула дверца его санитарки — поехал за ранеными. И я снова потерял сознание.

Огромный эвакогоспиталь № 1170 в Александро-Невской лавре был переполнен. Я лежал у стены длинного коридора на носилках. Может быть, потому, что носилки стояли прямо на полу, потолок с его полукруглым сводом казался очень высоким. Кругом сквозило, или это казалось, но у меня зуб на зуб не попадал.

По коридору, энергично размахивая руками, шагал высокий, худощавый мужчина в белоснежном халате с засученными по локоть рукавами. Рядом, что-то объясняя на ходу, семенила невысокого роста седая женщина. Они часто останавливались у носилок, смотрели какие-то листочки, засунутые под голову раненого, или коротко разговаривали с ним и шли дальше. Ко мне тоже подошли. Высокий доктор, откинув одеяло, которым я был укрыт, почему-то начал трогать мой живот. Я дрожал от холода, и мне было очень больно.

— Срочно на стол! — бросил он седой женщине.

Даже теперь, не ощущая своего собственного тела, а только одну тупую боль в нем и чувствуя какое-то безразличие ко всему происходящему вокруг, я со страхом воспринимал новые для меня слова: «операционная», «на стол», «палата», «уколы» и другие, еще не испытав их истинного значения. Между тем к моим носилкам подкатили какой-то высокий, белый и холодный металлический стол на резиновых колесиках с ручками, совсем как у носилок, и поставили рядом.

— Перекладывайте осторожней: это — живот! — скомандовал кто-то.

Помню, я сам попытался перевалиться со своих носилок, поднятых санитарами до уровня стола, но, едва приподнявшись, почувствовал такую адскую боль, что тут же потерял сознание…

Я плыл в каком-то тумане. Потом он рассеялся, и вдруг рядом оказалась женщина в белом. Только она не плыла, а сидела рядом.

— Очнулся, сынок? Ну слава богу!

— Вы кто? И где это я?

— Лежи, лежи тихо! Ты в шоковой палате находишься после тяжелой операции. Сейчас я к тебе врача позову. — И она встала со стула.

— Погодите! Что такое «шоковая»? Зачем я здесь? — Меня уже пугает это незнакомое и, похоже, страшное слово.

— Да не волнуйся ты! Теперь все позади — радуйся!

Меня мучает тошнота. Боли никакой не чувствую, но и пошевелиться не могу — как привязан к постели. «А может, и в самом деле привязан?» Я хочу пошевелиться, но… куда-то проваливаюсь.

Очнулся от громкого разговора, от знакомого мужского голоса:

— А ну, где тут мой герой? Говорят, проснулся?

Около меня стояли несколько человек в белых халатах. Один среди них был тот, высокий, которого я видел тогда в коридоре.

— Я что, потерял много крови? А рука моя будет работать? — спросил я.

— Да он, видно, не понимает, что произошло, — говорит хирург и весело смеется. — Мы сегодня вместе вот с этим милейшим человеком, — он показал на кого-то стоявшего сзади, — операцию тебе сделали. Да еще какую! Совершенно уникальную! Осколком снаряда или мины твои часы были вбиты тебе в живот. Там они рассыпались вдребезги. И вот мы с часовых дел мастером собирали все детали. Он подсказывал, каких не хватает, а я их искал и извлекал. Все винтики и шурупчики, какие в часах были, все выволокли! Так что благодари его, хорошего мастера. Ну а теперь отдыхай! Спи побольше.

И он отошел к следующей койке, на ходу рассказывая сестре, что нужно делать со мной дальше.

Так… Теперь, сопоставляя все, что происходило со мной за эти сутки, что постепенно, хотя и отрывочно, всплывало в памяти, мне стало окончательно ясно: я был ранен дважды — в руку и живот.

Я устал от долгого разговора с врачом, хотя сам почти и не говорил, а только слушал. И, закрыв глаза, снова забылся, но уже спокойным, добрым сном.

А через несколько дней, почувствовав себя значительно лучше, я уже перезнакомился со всеми врачами, сестрами и нянями. И не только нашего хирургического отделения, но и с другими, просто заходившими в нашу «шоковую». Они часто останавливались у моей кровати, разговаривали со мной, хвалили золотые руки хирурга.

Подробности операции, которую сделал мне этот веселый человек и великолепный мастер, были известны всему госпиталю. Кроме меня. Теперь мне об этом рассказывали с удовольствием. Дело было так.