Понедельник, 3 ноября 1986 года

Вчера, возвращаясь на сборы, я вдруг поняла, почему так ненавижу воскресенья и особенно этот фиолетовый час. В семь вечера света обычно не бывает, а если он есть, то по радио передают самую плохую крестьянскую музыку — эти звуки отражаются от всех городских стен. Затем тусклым коричневатым светом загораются гаванские фонари, и я знаю, что теперь увижу эти улицы, друзей с радио, школу, маму только через неделю; новое свидание с миром… маленьким миром, какой у тебя есть, откладывается на несколько дней.

В Гавану уже пришли первые холодные фронты, поэтому все мы возвращаемся закутанные в пончо, в связанных бабушками кофтах и одолженных свитерах.

Наступает зима — карнавал бедняков.

Мы вошли в общежитие. Я взглянула на свою кровать и была поражена: на ней спала Лусия. Я ее разбудила, и она сразу же спросила меня про своего деда, словно я должна была привезти его с собой в чемодане. Мне стало смешно. Я открыла сумку и без колебаний вручила ей первую из трех маминых книг. Объяснила, что если мы с ней попадемся, нас ждет тюрьма. Лусия молча кивнула и полезла на второй ярус, явно взволнованная. Она поменялась местами с моей соседкой, чтобы нам быть вместе.

Уже понедельник, только очень рано. Я сходила в душ кое-что постирать и помыться. Лусия не спит. Она сидит в постели, вцепившись в книгу своего деда, и напоминает мне белого мышонка. Кажется, что она не дышит и только жадно впитывает в себя каждое слово. Не знаю, как она сможет сегодня заниматься. Оторвалась она от романа только однажды, чтобы сказать мне, что в нем выведена вся ее семья.

Заметно, что она всю ночь не спала и вдобавок плакала.

Вторник, 4 ноября 1986 года

Если все, о чем я прочла в выходные в романе Лопеса Дурана, действительно произошло с семьей Лусии, ее остается только пожалеть. Вообще-то подобную книгу можно написать у нас о каждом, взять хотя бы мою мать, ставшую «дочерью родины».

Лусия по-прежнему лежит в кровати. Она сказала, что у нее кружится голова и болит все тело, чтобы только не ходить на занятия и дочитать книгу. Лейтенант уже дважды ее навещал. В любой момент ее могут застукать за чтением «этого», и тогда мне несдобровать. Я уговаривала ее спрятать книгу и поспать, но хотя уже половина одиннадцатого, эта упрямица не выпускает роман из рук.

Я так намаршировалась, что у меня все ноет, да и горло еще побаливает.

Слышу, как по радио Маурисио рассказывает о выставке «Пюре представляет». Она проходила еще в январе этого года, и мне это шоу очень понравилось. А тут звонят разные люди, чтобы высказать свое мнение. Но я-то знаю, что это запись: не могут они пускать слушателей в эфир напрямую, без цензуры — порядки на радиостанциях мне хорошо известны. Моя мать, похоже, заключила пакт с ветром, потому что ее передачи хорошо слышно. Когда мы жили в Сьенфуэгосе, то в окрестных поселках тебя уже никто не слышал; теперь мы живем в Гаване, и все равно в Сьенфуэгосе тебя не слышно — радиостанция работает только для жителей столицы. Все проблемы остаются здесь, в диапазоне FM. Не понимаю, почему их так волнует то, что происходит внутри этой черной коробочки, если прозвучавшие голоса быстро забываются и все сказанное в конце концов уносит ветер.

На радио присылают письма с волосами, взятыми с лобка, и отпечатками губ на бумаге. Девушки подкарауливают ведущих у выхода и, когда их видят, как правило, разочаровываются. Однажды на передачу позвонила женщина и сказала: «Сегодня у меня такой ужасный день, Маурисио», на что он ответил: «Примите горячий душ и послушайте диск, который я для вас сейчас поставлю».

Действительно, радио очень помогает одиноким — оно помогает сотворить мир фантазии посреди окружающей нас грубой действительности. Мауро делает вид, что радиостудия — это такое супергламурное место, откуда якобы виден весь город, хотя на самом деле они работают в тесной и темной клетушке, откуда даже улица не видна. Он придумал, будто у него есть фонарь, которым он подает сигналы жителям окрестных домов, и те ему отвечают. Все это рождается у него в голове, а сейчас заключено в черную коробочку на моей кровати, ибо радио — это иллюзия. Тому, что ты говоришь, верят все, кроме нас, рожденных на радио. Мы с Маурисио симпатизируем друг другу, но мама не позволяет мне даже взглянуть на него лишний раз. Она говорит, что у него есть талант и он добьется того, чего хочет, потому что умеет трудиться.

В этот вечер он посвятил безымянной «юной особе» песню Хоакина Сабины и Луиса Эдуардо Ауте[21]«Затмение моря». Не знаю, имел ли он в виду меня, но в этом-то и прелесть радио: хотя ты сейчас далеко от дома, хотя, возможно, все это не имеет к тебе никакого отношения, ты воспринимаешь его как свое, и оно звучит для тебя.

Затмение моря

Сегодня в газете написали,

Что умерла женщина, которую я знал,

Что «Атлетик» на своем поле проиграл,

Что утром в Париже выпал снег,

Что партию контрабандной коки украли,

Что Рыбам и Водолеям Уготованы уксус и мед,

Что Европарламент поддержал без колебаний

Законопроект об упразднении желаний,

Что вакцина против СПИДа оказалась неудачной,

Что закончился провалом на Луне переворот

И тому подобное.

Но в сегодняшней газете ничего не говорится

Об этой темной страсти, об этом коричневом понедельнике,

О непристойном запахе рома, пропитавшем твою кожу,

О том, что рассвет пахнет дешевым одеколоном,

Об этой комнате без чулок, без поцелуев и прочих затей,

Об августовском холоде, пробирающем до костей,

Пронзительном, как скальпель.

Сегодня, любовь моя, как всегда

В газете ничего не сказано ни о тебе, ни обо мне.

Сегодня, любовь моя, так же как вчера и всегда,

В газете не сказано о тебе,

В газете не сказано о тебе,

В газете не сказано ни о тебе, ни обо мне.

Сегодня по радио передали,

Что найден мертвый ребенок, и этим ребенком был я,

Что кто-то выложил кучу монет

За фальшивую акварель Дали,

Что биржа упала до небес,

Что шлюхи продолжают забастовку в Москве,

Что начался прилив по воле чародея,

Что завтра будет расстрелян Иисус из Иудеи,

Что увеличилась озоновая дыра и гибнет природа,

Что современный человек есть прародитель обезьяны

Двухтысячного года.

Сегодня, любовь моя, как всегда…

Спасибо, Мауро. Только бы не отключили свет, пока я записываю слова этой композиции и думаю о тебе. У Гаваны свои времена года, и каждое из них связано с какой-то песней. Я это вижу и чувствую. Я заношу их в мой Дневник, чтобы они от меня не отделились.