В самом центре колеблющейся поверхности появилось нечто наподобие трещины. Края ее дрожали и вибрировали, расходились в стороны жирными, мясистыми складками. В самой глубине ромбообразного кратера что-то пульсировало, и колебания заставляли края трепетать. Маруся внезапно осознала, что именно она видит перед собой, и содрогнулась от отвращения и ужаса. То, что появилось в зеркале, было огромным, грубым, гротескным, но абсолютно точным изображением наружных женских половых органов.

Маруся, как ни старалась, не могла отвести взгляда от зеркала. Между тем пульсация усилилась, толчки откуда-то из глубины зеркала стали более мощными. И Маруся, мелко дрожа от страха и омерзения, поняла, что происходит. Это было невообразимо и совершенно невероятно, но, судя по всему, она наблюдала процесс рождения. Безмолвный, беззвучный и оттого еще более пугающий. Нечто изо всех сил старалось прорваться сюда, к ней. Дотянуться до Маруси из запредельного мира.

– Нет, нет, – бессвязно забормотала она, мотая головой, – нет, не надо…

Фонари во дворе неожиданно полыхнули ярче обычного и погасли. Маруся осталась в полной темноте и тишине. Она вдруг абсолютно отчетливо представила себе, как что-то гадкое, скользкое, корчась, высовывается из зеркальных глубин и касается ее лица в кромешной тьме. Ей даже показалось, что она ощутила на щеке горячее смрадное дыхание новорожденного монстра, и завопила так, как не кричала никогда в жизни. Маруся не помнила, как выбежала из холла, оскальзываясь на гладком полу, как распахнула дверь и оказалась снаружи. Не слышала своих шагов, не понимала, что отчаянно зовет на помощь попеременно то маму, то Алексея. Не знала, как оказалась на улице, окунувшись в благодатную прохладную свежесть ночи.

Дико оглядевшись по сторонам, она увидела, что фонари по-прежнему заливают двор ровным желтым светом. Все тихо и спокойно, никто ее не преследует, угрожая отнять жизнь или рассудок. Мир вокруг опасно накренился, Маруся ощутила легкую дурноту, покачнулась и потеряла сознание.

Неизвестно, сколько она пролежала на каменных плитках, возможно, пару минут, а может, несколько часов. Первым ощущением был холод. Потом пришло понимание, что ей жестко и неудобно лежать. Ныла поясница, болела левая рука, ушибленная при падении. Что с ней случилось? Почему она лежит ночью посреди двора, вместо того чтобы мирно спать рядом с Лешей? Блаженное неведение было недолгим: Маруся быстро все вспомнила. Вместе с воспоминаниями вернулся страх.

Она торопливо поднялась с земли, стараясь не обращать внимания на боль в руке и спине. Оглянулась: машины нет. Леша так и не вернулся. Дверь в гостевой дом плотно закрыта. Все вокруг – здание, деревья, кусты, клумбы, фонари, скамейки, беседка, – выглядело мирным и безобидным. Может быть, ей просто все почудилось? Возможно, она вообще не заходила внутрь, а сразу упала в обморок, дойдя до калитки?

Маруся уже ни в чем не была уверена. Нетвердой пьяной походкой она двинулась к входу в гостевой дом. Стараясь ни о чем не думать, протянула руку и решительно взялась за дверную ручку. Повернула и осторожно потянула ее на себя. Дверь не поддалась. Осмелев, Маруся принялась изо всех сил дергать дверь, пока не уверилась, что та заперта на ключ.

Маруся перевела дыхание и расслабилась.

– Просто привиделось, – вслух произнесла она, стараясь, чтобы голос звучал уверенно и спокойно. – Конечно, дверь закрыта.

Получается, она не входила внутрь. Не бродила тенью по холлу, не видела зеркала. Ей просто стало дурно во дворе. Учитывая ее состояние в последнее время, это неудивительно. Почти убедив себя, что ничего страшного не случилось, Маруся побрела домой. Зашла внутрь, включила свет. Выпила успокоительное, поставила на плиту чайник. Достала чашку с блюдцем, мед, молоко, заварку, вазочку с домашним печеньем.

Она твердо решила выкинуть из головы все эти фантастические мерзости, дождаться мужа и спросить, где его носило. Звонить на сотовый не хотелось, это было бы слишком унизительно. Что-то подсказывало Марусе: с Алексеем все в порядке. Не случилось никакой беды. Банальный пошлый загул. А значит, решено – никаких звонков. Пусть придет и увидит, что она не спит. И объяснит, почему является домой в такое время. Кстати, который час? Маруся бросила быстрый взгляд на микроволновку. Маленькие оранжевые циферки показывали половину второго ночи.

– Не может быть, – растерянно хмыкнула Маруся.

Скорее всего, был какой-то сбой электроэнергии, и часы идут неправильно. Ведь в полвторого она только встала с кровати! Маруся метнулась в спальню, нашарила на тумбочке мобильник…

– Не может быть, – снова прошептала она, – что происходит?

Творилось что-то невероятное, немыслимое. Отбросив гордость, перепуганная Маруся принялась звонить мужу. Но его сотовый был отключен. И в этот момент она услышала, что к дому подъехала машина. Никогда раньше ей так сильно не хотелось увидеть Лешу. От облегчения и радости, смешанных с гневом и обидой (как он мог оставить ее здесь одну?), у Маруси закружилась голова. Она рухнула на стул, закрыла лицо руками и расплакалась.

Тридцать первого октября Алексей весь день думал, как он объявит Марусе, что собирается пойти на Осенний бал. Так и эдак обкатывал, пробовал на вкус гладкие закругленные фразы, мысленно прокручивал объяснения (оправдания), подбирал достойные аргументы. Мешали стыд и гаденькое чувство, что он подыскивает возможность обмануть единственного человека на свете, который его любит. И которого, надо признать, все еще любит он сам. Неприятно было сознавать себя подлецом. Неприятно и непривычно. Алексей прекрасно понимал, чем закончится его сегодняшняя поездка. И, понимая, стремился туда всеми силами, не мог отказаться.

Слава богу (или кому там еще?), ему не пришлось ничего говорить жене. После ужина она отправилась в спальню, прилегла на кровать и заснула. Маруся принимала сильные успокоительные препараты, потому что без них не могла заснуть. Под действием лекарств обычно спала долго и крепко, и Алексей надеялся, что она проспит до утра, не заметив его отсутствия. Думать о том, что будет дальше, не хотелось. Ненавидя себя, он принял душ, надел джинсы песочного цвета, рубашку и светлый джемпер. Стараясь не шуметь, прокрался к выходу, тихо прикрыл за собой дверь и вышел на улицу.

Ему вдруг пришло в голову: а что сказал бы сейчас отец? Человек в высшей степени порядочный, беспорочный, принципиальный, честный вопреки личному удобству и выгоде, обладающий обостренным чувством справедливости. Как бы он отнесся к тому, что его сын воровато крадется по комнатам, сбегая от жены к будущей любовнице? Какими глазами посмотрел бы? Алексей вспомнил, как однажды они с отцом сидели перед телевизором и какой-то пожилой киноактер, умильно закатывая глаза, рассуждал о своей внезапно вспыхнувшей небесной любви к партнерше по фильму, о своем новом браке. За плечами у изрядно потасканной «звезды» было несколько разводов, имелись брошенные и забытые во имя очередного великого чувства дети. Отец тогда брезгливо скривил губы и обронил: