Сам Лаврентий Павлович, одетый в кипельно-белый костюм, чёрную рубашку с белым в чёрные горошины галстуком и белые туфли, поднялся из-за стола, приветствуя вошедших. Овальные стёкла пенсне сверкнули, как два маленьких зеркальца.

– Здравствуйте, товарищи, – радушно улыбнулся Берия. – Прошу, располагайтесь. Чаю, нашего, грузинского, или предпочитаете кофэ?

Эйтингон уверенно прошел к столу, уселся на стул поближе к месту хозяина кабинета. Толстый, в мешковатом, мышастого цвета и не очень опрятном костюме, он выглядел, как муха на кремовом торте. Но, похоже, Наума Исааковича это не смущало.

– У вас попросишь заморского напитка, Лаврентий Павлович, а потом год будешь доказывать, что ты не заморский лазутчик. – Эйтингон широко осклабился, открыв крепкие прокуренные зубы.

– Так ведь за лояльностью личного загрансостава наблюдают ваши службы, гражданин Эйтингон, – парировал Берия и довольно рассмеялся. – Не обращайте внимания, Дмитрий Григорьевич, – повернулся он к Павлову. – У нас свои отношения, свои шутки.

Павлов уселся напротив Эйтингона, пробасил:

– Мне чаю. Я человек простой, не Тухачевский какой-нибудь. Из крестьян.

Нарком нажал кнопку на столе. Впорхнула грудастая блондинка-секретарша в тонком до полупрозрачности крепдешиновом платье с весьма смелым вырезом.

– Любочка, – приказал Берия, – пожалуйста, чай покрепче и два кофэ. Повернувшись к Науму, сообщил: – Видите, я готов подвергнуться подозрениям вместе с вами, Наум Исаакович.

Эйтингон понимающе улыбнулся и добавил вопросительно:

– С коньяком?

– Но только с грузинским, – в ответ осклабился Берия.

Любочка управилась быстро, от силы минут за десять. Вернулась с подносом, на котором дымились чашки, имелась вазочка с печеньем, сахарница, серебряные ложки, бутылка и рюмки. Расставляя приборы на столе, секретарша встала между окном и генералом Павловым. Солнце пронизало тонкую ткань, под которой бельё было настолько незаметным (наверняка заграничное), что девица показалась Павлову совершенно голой. Могучие щеки Дмитрия Григорьевича налились бурачным соком, он звучно сглотнул. Лаврентий оценил мизансцену, захохотал. Понимающе подхихикнул и Эйтингон.

– Всё, детка, иди, пока не деморализовала руководящий состав Рабоче-Крестьянской Красной Армии, – сказал Берия и сел в деревянное кресло во главе стола. – Докладывайте, Наум Исаакович.

– Первый (германский) отдел Главного управления НКВД СССР разработал план проведения диверсионных операций против немецких частей, расположенных непосредственно на границе, – начал Эйтингон. – Главная цель – нарушение систем оповещения, связи, дестабилизация механизма управления подразделениями.

– Лишнее это, – безапелляционно заявил Павлов. – Бирюльки! Через две недели ко мне прибудут целых три новых армии. И тысяча танков. В случае чего, я этих гансов разорву, как бык овцу на случке.

– Боюсь, вы не понимаете всей важности данного вопроса, Дмитрий Григорьевич, – мягко произнёс Берия. – Наличие в ближних тылах потенциального противника наших разведывательно-диверсионных групп даёт возможность не только… э-э… воздействовать в случае необходимости на подразделения этого самого противника. Мы получаем инструмент для предотвращения масштабных провокаций против наших вооружённых сил и даже политических провокаций.

– Что-то и в самом деле не разберусь, – почесал бритую голову Павлов. – При чём здесь политические провокации против СССР в целом?

– Нападению Гитлера на Польшу, Дмитрий Григорьевич, предшествовала так называемая операция «Гляйвиц», – пояснил Эйтингон, вертя в руках карандаш. Ладошки и пальчики Наума Исааковича были маленькие, как у семилетнего ребенка. – Немцы, переодетые в мундиры Речи Посполитой, захватили германскую же радиостанцию на польской границе. И вышли в эфир с призывами немедленно свергнуть гитлеровский режим силой оружия. В результате фюрер получил желаемый casus belli.

– Чего он получил? – переспросил генерал.

– Повод для начала войны.

– Ну, в политике и в этих каусах белых я не шибко силён. Я же солдафон. Танковый полк противника силами корпуса раздолбать берусь (шутка показалась ему остроумной). Наступление через Белосток на Варшаву на картах уже проработал. А ваша латынь мне и без надобности. Мы гимназиев не кончали…

– Он закончил пажеский корпус, – меланхолично закончил цитату Эйтингон. – Иначе с чего б ему знать про латынь? В ЦПШ не проходят.

По губам Павлова скользнула тонкая усмешка. И снова он напялил маску взводного фельдфебеля, по нелепой случайности поднятого Фортуной до почти маршальских высот.

– Если вы, Лаврентий Павлович, считаете, будто такие подразделения нужны, присылайте, – вернулся к теме беседы Дмитрий Григорьевич. – Что требуется от меня, обеспечу в лучшем виде.

– Замэчательно. – Берия снял песне и растёр пальцами переносицу. – Давит, – пожаловался он.

– Так снимите вообще эту штуку, – посоветовал Павлов. – Носите очки.

Лаврентий Павлович поднял взгляд на собеседника. Глаза у Берии были очень красивые, кроткие и слегка беспомощные, как у многих близоруких людей.

– Не могу, Дмитрий Григорьевич. Это нарушит образ. Я же инжэнэр. Строитель. Потомственный русский интеллигент. Вы можете себе представить Чехова в очках-велосипедах? Вот.

Генерал молчал. Возможно, он пытался представить Чехова не в пенсне. Или же добросовестно вспоминал, кто это вообще такой.

– Для потомственного русского интеллигента не слишком типичен пост, который вы занимаете, – с долей яда заметил Наум Исаакович.

– А что, вы думаете, мне нравится быть жёстким? Хочется ласкать людей, как маленьких детишек. Но вы помните слова Ленина, которые процитировал великий пролетарский писатель Алексей Максимович Горький? Добреньким быть нельзя, по головам надо не гладить, а бить! – Лаврентий Павлович прицепил пенсне и махнул над столешницей пухлым белым кулаком, показывая, как именно требовал относиться к человечеству создатель Советского государства.

На несколько секунд повисло неловкое молчание. Паузу прервал Эйтингон:

– Так я, может, пойду, сразу и займусь? Судоплатова подключу… – не то спросил, не то просто поставил в известность главный диверсант.

– Сколько это займёт времени, Наум Исаакович? – поинтересовался нарком.

– Уточнить кое-какие детали и распечатать набело. Минут сорок.

– Дмитрий Григорьевич, подождёте? Временем располагаете?

– Конечно, Лаврентий Павлович.

– Замечательно. Наум Исаакович, попросите Любочку позаботиться о нашем дорогом госте. Он, наверное, проголодался…

Секретарша, стуча каблучками и покачивая бёдрами, вошла буквально через несколько секунд после того, как за Эйтингоном закрылась дверь. Будто так и ждала с подносом в руках. Теперь на нём красовалась бутылка «Столичной» водки, тарелочки с холодными закусками вроде балыка, икры, крабов и мясного ассорти. Отдельно – два солёных огурца. Берия знал, что поить генерала коньяками – только добро переводить.