– Нет, – возразил трибун. – Разве что крепостные стены. А сейчас, к чему время терять? Пойдем сразу в арсенал.

Впрочем, без знакомства с местными достопримечательностями не обошлось. Удивительно, но сложилось впечатление, что Ольвию лучше Атаульфа знал Эллий Аттик, оказавшийся куда более многословным.

– Я дважды выступал здесь со своим театром, – многозначительно заявил лицедей, акцентировав внимание на слове «своим». – Вон, видите, кстати, амфитеатр? Он расположен весьма удачно, на склонах горы Верхнего города, где мы сейчас находимся.

Далее грек поведал уж совсем фантастическую историю, как ольвиополиты так увлеклись перипетиями драмы Еврипида и его, Аттика, безукоризненным перевоплощением в роль Ясона, что проигнорировали появления врага у стен города.

– Когда это было? – мигом насторожился Атаульф.

– Давненько, – нимало не смутившись, заявил Лицедей. – Ну, может, это не был Еврипид. И даже совсем не Еврипид. И даже не я. Но, как свидетельствует Дион Хрисостом, прозванный Златоустом (чью рукопись мне посчастливилось найти в вашей библиотеке), жители Ольвии действительно готовы презреть даже явное нападение варваров, отдав предпочтение общению с заезжим философом.

Трибун, привыкший к болтовне Эллия Аттика, бросил Атаульфу:

– Не обращай внимания, он еще не такое расскажет. Брехун.

– «Поэзия философичнее и серьезнее истории» – так сказал великий Аристотель, – обиделся Аттик. – Не вижу ничего дурного в том, что я скрасил наше унылое путешествие небольшой поэтической сказкой.

А ведь знакомство с Ольвией и впрямь оказалось несколько унылым. Жители города, одетые преимущественно в черные накидки, в большинстве потомки греков, смешавшие свою благородную кровь с варварами, в отличие от светловолосых готов, оказались длинноволосы, бородаты, угрюмы. Смотрели исподлобья, уступая дорогу только ввиду явного преимущества вооруженного отряда с грозным псом, который рычал и рвался с поводка.

– Что они так? – недоуменно осведомился трибун у сопровождавшего его офицера-гота.

– Мы по-прежнему для местных захватчики, – пояснил Атаульф. – Хоть правим уже две сотни лет. Сам видел: стены отстроили, порт расширили.

«Стены-то вы отстроили, – подумал Константин Германик. – Но дома старые, жмутся друг к другу, словно дети в приюте. Даже вон столичная агора, место собраний, напоминает больше сельскую площадь во фракийской деревне. А про суд да гимнасий говорить нечего. Я бы скорее в море холодном искупался, чем в местном гимнасии баню принял».

– Арсенал. Прибыли, – негромкий возглас Атаульфа отвлек римлянина от тягостного созерцания местных «достопримечательностей».

Оружейный склад, разместившийся между Верхним и Нижним городом, был накрыт высоким насыпным холмом. Ворота охранялись дюжиной готских солдат, у каждого – по два метательных копья. «Конницы опасаются, – уже привычно отметил для себя трибун. – Хотя какая тут к Митре конница? Крутые улочки, скользко и грязно».

Со скрипом открылась дверь в воротах арсенала, солдаты охраны, повинуясь приказу офицера, зажгли факелы.

Константин Германик, оставив снаружи Эллия Аттика (гражданского) и передав ему поводок от Цербера, зашел за Атаульфом в помещение, где готы хранили оружие.

Огонь смоляных факелов скупо осветил длинные ряды с разложенными щитами. Отдельно – круглые, кавалерийские. Этих – мало. Значительно больше громоздких, но надежных, деревянных, обитых шкурой и усиленных металлом пехотных. На деревянных четырехугольниках, размером в торс бойца, громоздились панцири, умащенные воском. «Грамотно», – еще раз отметил трибун.

На импровизированных крестах, рядами вкопанных в землю (подобных тем, на которых распинают дезертиров), висели кольчуги. Кое-где на концы крестов были нахлобучены шлемы. В основном – римские, но встречались и персидские.

Связанные подобно снопам высились обычные копья, метательные ланцеи. Недалеко от них в ряд стояли грозные топоры-франциски, со свисающими кожаными петлями для возврата оружия, после того как оно вонзилось в шею неприятеля.

Константин Германик решительно прошел дальше. Его интересовало… Вот! На двойных крюках, вбитых в деревянную стену, в ножнах, чтобы не затупились, рядами висели германские спаты. Однако…

– Господи всемогущий! – не сдержался трибун Галльского легиона, ловко вытащив из длинной деревянной ячейки, находившейся несколько поодаль, настоящий гладиус. – Последний раз я видел этот легендарный римский меч в коллекции своего тестя! Он уже лет сто как не стоит у нас на вооружении! Где вы его откопали?

– В бою с варварами. Неважно, что старый, главное, чтобы жизни забирал, – ответил Атаульф. Он был явно обижен и раздосадован реакцией императорского офицера на бедность местного арсенала.

– Ладно тебе, – попытался загладить вину Константин Германик. – Сам понимаешь, после того, что я видел на складах Империи в Адрианополе, все остальное кажется детской комнатой.

– Сравнил, – пробурчал Атаульф. – Ты говоришь об одном из самых больших в мире арсеналов оружия Империи. Римской империи. Сравнил.

– Ну, что ж. Я все увидел, – примирительно заявил Константин Германик. – Разве не этого добивался Наместник?! Кстати, на сколько человек тут хватит? Легион оденете?

– Хорошо, если треть, – обреченно вздохнул Атаульф.

Легионы Империи, сильно сокращенные при императоре Константине, даже при штатном расписании насчитывали не более пяти тысяч бойцов. Комитатские, провинциальные реально были вполовину меньше. Что говорить тогда о готском легионе?!

Мгновенно все просчитав, Константин Германик только махнул рукой.

– Войско ушло с Германарихом! Усмирять антов, – поспешил напомнить Атаульф.

«Пусть сначала вернется твое войско, – подумал Константин. – Мы с Юлианом тоже персов ходили усмирять». Подумал, но вслух не сказал, пожалев своего брата-солдата.

– Теперь – на стены? – спросил Атаульф, когда офицеры, жмурясь от внезапного света, вышли из подземелья.

– Конечно, конечно! – заторопился Константин Германик. – Не забудь, что нам еще в кузнечные мастерские следует заглянуть.

– Это – по дороге, – кивнул готский офицер.

Ряды кузнечных мастерских пахнули дымом, гарью, землей и глиной. Глухие стуки молота, ковавшего железо, перемежались приятными для солдата звонкими ударами о наковальню кузнеца, готовившего мечи к бою.

Однако все стало на свои места, достаточно было трибуну войти в первую кузницу. Ситуация хуже, чем в арсенале.

Глиняная форма, в котором «испекалось» железо. Рядом с ним – кузнечный горн с древесным углем в поддоне. Возле него уныло сновали подмастерья, то и дело нанося удары по заготовке будущего меча.

Римский офицер поморщился от цвета пламени, напоминавшего одновременно и солнце, и стебли пшеничного цвета. Однако…

– Кто здесь главный?! Этот меч не выдержит удара топора!

Навстречу Константину Германику неохотно выступил седой старик. Волосы до плеч, лицо изуродовано следами от искр и окалины.

– Это – Дурас, наш главный кузнец, – представил незнакомца Атаульф.

– Дурас? – Неожиданно это имя для трибуна Галльского легиона прозвучало зловеще. «Дурас». Впрочем, кого ему опасаться?

Он решительно обратился к морщинистому кузнецу:

– Ты разве не понимаешь, что твое железо еще хрупче, чем твоя жалкая жизнь?

– Мы стараемся «варить» каждую заготовку по несколько раз, обрабатывая ее после на горне, – угрюмо бросил тот в ответ. – Но что я могу поделать, если в здешних местах нет доброго сырья. Из