До сих пор затрудняюсь сказать, сколько лет было тем типам, что заправляли тогда в родительском доме. Молодым, в том, что касается определения возраста, нет доверия, да и война, надо думать, сбила нам возрастные и классовые ориентиры. По ощущениям, Мотылек был ровесником моим родителям. Стрелок, наверное, на несколько лет помоложе, и то он казался таким из-за своей необузданности. Оливия Лоуренс — еще моложе. Наверное, потому, что всегда высматривала, куда бы направиться дальше, отыскать то, что ее увлечет, перевернет жизнь. Она была открыта переменам. Пройдет десять лет — и у нее будет совсем другое чувство юмора, а Стрелок, хотя и полный всяких туманных сюрпризов, так и будет ходить по своей проторенной, накатанной дорожке. Он был неисправим, и это в нем подкупало. С ним мы чувствовали себя в безопасности.

Назавтра днем, когда я сошел с поезда на вокзале Виктория, мне на плечо легла чья-то рука.

— Пойдем со мной, Натаниел. Выпьем чаю. Давай-ка сюда свою сумку. Вижу, тяжелая.

Артур Маккэш взял у меня школьную сумку и направился к вокзальному кафетерию.

— Что ты сейчас читаешь? — спросил он через плечо, не сбавляя шага.

Купил две булочки и чаю. Мы сели. Прежде чем облокотиться о стол, он протер клеенку бумажной салфеткой. Я все думал о том, как он подошел сзади, как дотронулся до плеча, взял у меня сумку. Необычное поведение для, в сущности, незнакомого человека. Над нашими головами неразборчиво гремели объявления о прибытии и отправлении поездов.

— Я люблю французских авторов, — сказал он. — Ты знаешь французский?

Я покачал головой.

— Моя мать знает, — сказал я. — Только вот где она…

Я сам удивился, как легко у меня это вырвалось.

Он смотрел на свою чашку. Потом взял ее и стал медленно пить горячий еще чай, глядя на меня поверх ободка. Я тоже на него глядел. Он был знакомым Мотылька, бывал у нас дома.

— Нужно дать тебе что-нибудь про Шерлока Холмса, — сказал он. — Думаю, тебе понравится.

— Я уже слушал про него по радио.

— А еще и прочитаешь.

И, словно в трансе, он принялся цитировать громким монотонным голосом:

— Я и вправду был удивлен, увидев вас там.

— Я удивился еще больше, увидев вас.

— Я искал там друга.

— А я — врага.

В такой подаче эти строки приобрели комичность и, кажется, взбодрили невозмутимого Маккэша.

— Слышал, ты в лифте метро попал в опасную передрягу… Уолтер рассказал.

И он пустился в расспросы — где именно это случилось, как выглядели те мужчины. Затем, помолчав, сказал:

— Ты не думаешь, что твоя мать может волноваться? Гуляешь так поздно по ночам?

Я уставился на него:

— Где она?

— Далеко. Занимается очень важными делами.

— Где она? Там не опасно?

Он жестом изобразил, будто запечатывает себе рот, и встал.

Я места себе не находил.

— Сестре можно будет сказать?

— С Рэчел я побеседовал, — ответил он. — С вашей матерью все в порядке. Просто будь осторожнее.

Я смотрел, как он растворяется в вокзальной толпе.

Все это напоминало попытку разгадать сон. Однако на следующий день, явившись на Рувини-Гарденс, он сунул мне рассказы Конан Дойла в мягкой обложке, и я стал их читать. И хотя меня раздирало от вопросов, что с нами происходит, не существовало таких сочащихся туманом улиц и переулков, на которых бы я мог отыскать подсказки, где находится мать или что в нашем доме делает Артур Маккэш.

* * *

— Часто я лежала без сна всю ночь и мечтала о крупной жемчужине.

Я почти уже провалился в сон.

— Что? — спросил я.

— В книжке прочитала. Это было желание одного старика. До сих пор помню. Каждую ночь про это думаю.

Голова Агнес лежит на моем плече, она смотрит на меня сквозь темноту.

— Расскажи мне что-нибудь, — шепчет она. — Что вспомнится… из такого.

— Я… Не приходит ничего в голову.

— Ничего. Расскажи, кого ты любишь. Что ты любишь.

— Наверное, сестру.

— А что тебе в ней нравится?

Пожимаю плечами, движение сообщается ей.

— Не знаю. Мы почти не видимся в последнее время. Наверное, потому что вместе нам безопаснее.

— Хочешь сказать, ты чего-то опасаешься?

— Не знаю.

— Что тебя пугает? Только плечами не пожимай.

Я смотрел во тьму большой пустой комнаты, в которой мы спали.

— А твои родители, Натаниел, какие они, кем работают?

— Они отличные. Работают в городе.

— Может, пригласишь меня к себе?

— Ладно.

— Когда?

— Не знаю. Но вряд ли они тебе понравятся.

— Они отличные, но мне не понравятся?

Я хохотнул.

— Просто с ними неинтересно, — сказал я.

— Прямо как со мной?

— Нет. С тобой интересно.

— Чем именно?

— Трудно сказать.

Она замолчала.

Я сказал:

— Мне кажется, с тобой что хочешь может случиться.

— Я простая работяга. У меня выговор с акцентом. Тебе, наверное, не хочется знакомить меня со своими родителями.

— Ты не понимаешь, у нас дома сейчас странно. Правда, странно.

— Почему?

— Потому что к нам постоянно приходят всякие люди. Незнакомые, странные.

— Ну так и я такая же.

Помолчала, подождала:

— А ты ко мне придешь? С моими познакомишься?

— Да.

— Да?

— Да. Я только за.

— Фантастика. К тебе, значит, нельзя, а как ко мне, так пожалуйста.

Я промолчал. Потом сказал:

— У тебя красивый голос.

— Пошел ты!

И она убрала голову с моего плеча.

Где мы были в ту ночь? Что это был за дом? В какой части Лондона? Это могло быть где угодно. Из всех людей ее присутствие доставляло мне наибольшее удовольствие. При этом расстанься мы, оба испытали бы облегчение. Потому что с этой девушкой, которая таскала меня по разным домам и засыпала вполне естественными вопросами, было легко, но трудно становилось скрывать двойную жизнь. Отчасти мне даже нравилось, что ничего я о ней не знал. Как зовут родителей — не знал. Чем они занимаются — не спрашивал. Интересовала меня лишь она, пусть даже звали ее не Агнес Стрит, пусть это просто было название улицы, где располагался первый наш одолженный дом, в каком-то, не вспомню каком, районе. Однажды — мы тогда трудились бок о бок в ресторане — она буркнула мне свое настоящее имя. И заявила, что оно ей не нравится, особенно на фоне моего, и что она бы с радостью его поменяла. Сначала она смеялась над именем Натаниел, его шикарностью, претенциозностью, произнося все четыре слога нараспев, с растяжечкой. А вдоволь наиздевавшись надо мной перед всеми, однажды молча подошла во время обеденного перерыва и попросила «позаимствовать» ломтик ветчины из моего сэндвича. Я не нашелся с ответом.