– Ты убивал американских солдат? – вдруг тихо спросила Паола: она открыла глаза, Кесслер понял это по тому, как ее реснички щекотно коснулись его плеча.

– Я думал, ты спишь. Боялся пошевелиться.

– Я очень хочу спать… Но мне жалко сейчас тратить время на сон. Потом высплюсь.

«Ему нужен со мной контакт. Хорошо. Допустим… Но почему он не захотел, чтобы я просто нашел его? Дома, на работе… Почему для контакта он дал мне канал связи?»

– Нет, Паола, я воевал на Восточном фронте.

– Значит, ты убивал русских?

– Я убивал врага. Вооруженного врага, Паола.

– Тебе было страшно? Я имею в виду – страшно убивать.

– Убивать всегда страшно. Но, к сожалению, иногда это делать необходимо.

– Необходимо… убивать? – Паола приподнялась и посмотрела в лицо Кесслера. – Разве может возникнуть такая ситуация, когда необходимо убивать? Какое страшное слово – убивать…

Женщина снова улеглась ему на плечо; она не ждала ответов на свои вопросы, ей казалось, что оправдательных ответов на них не существует. В эти секунды она просто любила его. Любила по-настоящему и была этим счастлива.

– Любое слово, которое будет иметь этот смысл, будет страшным. А что касается необходимости убивать… Скажи, если на тебя надвигается вооруженный маньяк-убийца, а за твоей спиной стоит ребенок, мать, жена… разве это не необходимость?

Кесслер пожалел, что сказал это. В отношении него – это было алогично. Это не вписывалось.

Паола долго лежала моча, потом вновь поднялась на локоть и посмотрела в лицо Кесслера, только это был уже другой взгляд. Кесслер его не видел: он лежал с закрытыми глазами, к тому же было еще достаточно темно. Кесслер его почувствовал по интонации ее голоса:

– Кто ты, Кесслер?

«Что ты делаешь, – подумал Кесслер с тяжелой досадой. – Зачем ты это спросила? Зачем ты это так спросила? Ведь нас пишут… Уже сегодня Сэдлер будет знать об интонации в твоем голосе…»

– Я? Я – бывший офицер вермахта, а ныне военнопленный американских вооруженных сил, бывший обер-лейтенант Кесслер, – пытаясь исправить ситуацию, выстроил он свой ответ в форме шутливого доклада. – А ну-ка… иди сюда… не для того нам судьба подарила эту ночь, чтобы мы с тобой занимались душещипательными беседами…

…За ним пришли ровно через четверо суток, когда предрассветная серость только-только начинала делать очертания предметов более четкими.

Кесслер проснулся оттого, что в комнате вспыхнул свет. Сонно разомкнув веки, он увидел офицера и двух солдат, стоящих возле двери.

– Поднимайтесь, Кесслер, и переодевайтесь.

Офицер проговорил это деловито, казенно, без интонации и… по-немецки. Один из солдат поставил на стол большой солдатский вещмешок.

«Разыгрывать удивление, возмущение, требовать объяснений или встречи со следователем – бесполезно, – понял Кесслер и нехотя поднялся с кровати. – Эти пришли не разыгрывать и не пугать. Они – роботы. Они выполняют чей-то приказ, но вот чей… Что могло произойти… И почему – ночью?»

– Побыстрее, у нас мало времени.

В вещмешке была его форма. Все было выстирано, отутюжено, сапоги – вычищены.

«Паола? Конечно, кто же еще? Спасибо тебе, Паола».

– Может быть, вы все-таки выйдете в коридор и подождете меня там? – это были первые слова, произнесенные Кесслером. Он увидел, как на лице офицера отразились сомнения и неуверенность. – Черт с вами. Стойте, смотрите.

Офицер все-таки принял для себя непростое решение: он кивнул солдатам и вышел, те последовали за ним.

«Заговорил он со мной по-немецки… Что это может означать? Это может быть и частью их комбинации, и… и всем, чем угодно. Гадать бесполезно, – подумал Кесслер, снимая пижаму и надевая форму. – Хорошо, сходил вчера в душ, когда еще придется…»

Переодевшись, Кесслер сунул в карман начатую пачку сигарет, зажигалку, достал из-под матраса еще одну – сэкономленную – пачку, полный коробок спичек, заправил постель, окинул взглядом комнату, посмотрел на вентиляционную отдушину. Он хотел было подойти, передать привет Пакстону и сказать все, что он о нем думает, но, постояв, делать этого не стал: «Они вычислят Бартона. Только от него я мог узнать о прослушке, других контактов у меня не было. Паола и охранники – не в счет. Если же Пакстон не при чем, он и так узнает о похищении. Офицер хоть и немного, но все-таки говорил, да и мой голос на пленке есть: я просил их выйти».

Кесслер вышел в коридор, обозначил перед офицером стойку «смирно» и щелкнул каблуками:

– Я к вашим услугам, сэр.

Охранника Джона – была его смена – в коридоре не было.

Помещение, куда привезли Кесслера – везли около пятнадцати минут, с завязанными глазами, усадив на заднее сиденье между солдатами, – находилось в подвале какого-то здания: бетонный пол, кирпичные неоштукатуренные стены, под низким потолком – тусклая лампочка. Из мебели – грязный, заляпанный высохшей краской стол и такой же расцветки расшатанный до скрипа табурет. От стены до стены – четыре шага на пять.

Он сидел на этом табурете и курил одну сигарету за другой – а именно так должен себя вести взволнованный человек – уже минут двадцать. Из-за полного отсутствия вентиляции дымовую завесу можно было пощупать руками, и без того тусклый свет от этого казался еще слабее.

«Это часть их игры. Иначе меня просто отправили бы обратно в барак. И здесь долго держать не будут: ни кровати, ни нар. Могут, конечно, бросить матрас, но на бетонном полу толку от него мало: заболею не через сутки, так через неделю. А больной я тоже никому не нужен. Значит – это часть комбинации. Играют на контрасте… Не оригинально, господа… Продержите вы меня здесь часов пять-шесть, от силы – сутки».

Кесслер рассудил все правильно. Он ошибся лишь во времени: металлическая дверь открылась раньше, чем он успел додумать свою мысль.

– Вам что, недостаточно тех неудобств, которые у вас уже есть? Так накурили… Задохнуться можно! – вместо приветствия недовольно заговорил вошедший.

Это был мужчина лет пятидесяти, среднего роста, плотного, скорей даже – полноватого телосложения, с большими залысинами на лбу. Он открыл дверь во всю ширь и отдал кому-то какое-то распоряжение – какое, Кесслер не расслышал. Он затоптал окурок, не спеша поднялся, одернул френч.

– Я сам курящий, но это ведь уже чересчур… Спасибо… – поблагодарил мужчина солдата, принесшего стул. – Можете идти.

В открытую дверь дым вытянуло в секунды.

«Когда меня привели сюда, в коридоре света не было. Солдаты и офицер светили фонариками. Сейчас коридор освещен», – отметил про себя Кесслер. Сделал он это автоматически. Ни для чего. Просто сработало.

– Ну вот, теперь хоть вас стало видно, – мужчина прикрыл дверь и подставил стул к столу.