— Девчонки, футбол! Переключаем на футбол и — тихо у меня, мышками!

— У-у, — скривилась Инга, — опять футбол… — Но тут же скомандовала Нике:

— В ванную!

Сестры заперлись в ванной. Ника устроилась на табуретке между батареей и стиральной машиной. Пена под струей вода разрасталась и пухла.

— Погадай мне! — попросила Инга, пробуя пальцами ноги температуру воды в ванне.

— На кого? На тебя? На него?

— На меня.

Ника достала из кармана висящего здесь же клеенчатого фартука колоду карт. Колода — сугубо гадальная, ее прячут здесь от родительских гостей, чтобы не заиграли.

— Ну? Дорога выпадает?

— Погоди. Король крестовый. Хлопоты. Разговор с бубновой дамой.

— А дорога?

— Это я тебе что было раскинула. Теперь — что на сердце.

Ника раскладывает карты на белой поверхности стиральной машины.

— На сердце свидание. Интерес твой. Король опять крестовый. Вот видишь, карты не врут!

— А под сердцем?

— А под сердцем.., постель!

— Да? Значит, все-таки будет?

От возбуждения блеск в глазах Инги становится мерцающим. Ее белая головка в облаке искристой пены кажется Нике воплощением беззащитности и кротости. Но Ника хорошо знает сестру. Это только видимость. Инга — очень целеустремленный человек. Ей, Нике, еще поучиться у сестры. Внешность у Инги ангельская. На ее нежных руках с тонкими, какими-то даже детскими пальчиками абсолютно ровные, один к одному, длинные, идеальной формы, ногти. Ножки тридцать пятого размера имеют опять же трогательно-розовые пальчики, которые хозяйка никогда не забудет вовремя обработать и покрыть лаком. Нике далеко до Инги. Руки по сравнению с руками сестры ей кажутся грубоватыми, как их ни мажь кремом. И как это Инга умудряется в любой ситуации выглядеть с иголочки и будто только что от парикмахера? Впрочем, Нике грех жаловаться. Небо ей ниспослало любовь.

Это важнее.

— А на себя погадаешь? — поинтересовалась Инга, разглядывая вытянутую из воды ногу.

— Нет, на себя не буду.

— Не хочешь знать свое будущее?

— Хочу, но не буду.

— Странная ты, Никуша. — Инга блестит глазами из своей пены. — Иногда мне кажется, ты что-то таишь в себе. Что у тебя есть тайны от меня, честное слово.

— С чего ты взяла? — искренне удивилась Ника. — Какие такие тайны?

— Ну, например, у меня от тебя секретов нет. Я с тобой всем делюсь. Даже самое интимное рассказываю.

— И я.

— Правда? Правда-правда? — Инга кинула в сестру клочок мыльной пены.

— Конечно!

Ника сунула колоду в карман фартука.

— А если у тебя с Колей что-то такое будет.., ты ведь мне расскажешь?

Ника молчала. Она не планировала это событие, как планировала его Инга. Это нелепо и смешно.

Она пожала плечами.

— Смотри же! У нас нет друг от друга тайн! — напомнила сестра.

* * *

То, что машина, на которой Инга с Романом ехали на дачу, принадлежала не Ромке, а его отцу, Ингу ничуть не смущало. Машина отцова и дача отцова. Но когда-нибудь… Инга хорошо знала это правило: есть у отца — будет к у сына. Впрочем, в отношениях с парнями материальная сторона для Инги никогда не стояла во главе угла. Боже упаси. Это люди, выросшие в нищете, как правило, рвутся в клочки из-за материального благополучия. Она — нет. Она, слава Богу, никогда ни в чем не нуждалась… А случись такое — два отца не дадут пропасть. Нет, ее занимало другое…

Но, что ни говори, приятно ехать в просторной «Волге» цвета зимнего вечера, рассекать засыпанное снегом Подмосковье и предвкушать пьянящий свободный вечер…

Дача Ромкиных родителей оказалась двухэтажным строением вполне в профессорском духе 80-х: скромненько, но со вкусом.

Пока Ромка расчищал снег перед гаражом, Инга открыла дверь и вошла внутрь. Уютненькое гнездышко. Плетеное кресло-качалка, стеллажи с книгами, камин, диван с небрежно наброшенным клетчатым пледом. И ни-ко-го.

Инга громко хлопнула в ладоши и подпрыгнула.

Свобода! Она — в недосягаемости для мамы, для отца, для дяди Гены, для всех. Они считают ее ребенком, а она совсем взрослая. Никто не будет опекать ее и поучать. Она насладится свободой на полную катушку.

Вот! Наслаждение! Да, пожалуй, так: чувственное наслаждение. Это именно то, к чему она стремится. То, что жаждет испытать, то, что движет ею в последнее время. Ускользающее и непонятное для нее. Любовь?

Инга, не снимая дубленки, стала подниматься по лестнице вверх, к спальням. Любовь… Да, она хочет быть любимой. Чтобы ее баловали, заботились о ней, с ума по ней сходили. Но чтобы самой поклоняться, сходить с ума, заботиться? Ну уж нет. Она пока не сумасшедшая. Женщина должна лишь позволять любить себя. Говорить о своих чувствах, если это необходимо, — пожалуйста, сколько угодно. Но чтобы носки стирать? Рубашки гладить? Сюси-пуси всякие разводить? Это не для нее.

Инга распахнула ближайшую к ней дверь. Медвежья шкура на полу, ворсистое покрывало на внушительной двуспальной кровати. Плотные темные шторы на окнах. Бронзовые подсвечники на прикроватных тумбочках. Ничего гнездышко… Внизу хлопнула дверь.

Инга вернулась на лестницу, перегнулась через перила.

Внизу, весь в снегу, с охапкой поленьев в руках стоял Роман. Сейчас, в сдвинутой набок ондатровой шапке и распахнутой дубленке, он выглядел очень даже ничего. Скажем так: не как всегда.

— Фу, какой ты копуша… — Инга вытянула губы трубочкой. — Я тут совсем замерзла.

«Сейчас я тебя обогрею, мой птенчик», — полагалось ответить пылкому влюбленному, но Инга услышала следующее:

— Придется немного померзнуть. Дом прогревается довольно долго. Достань-ка спички в сумке.

Инга без особого энтузиазма двинулась в сторону большой спортивной сумки. Там она нашла спички и газеты. Принялись растапливать камин. Вопреки ожиданиям березовые чурбачки не спешили разгораться.

Чего-то им не хватало.

Инга устроилась в плетеном кресле. Ей ничего не оставалось, кроме как, покачиваясь, наблюдать колдовство ее избранника у камина. Газета сгорала, поленья дымились и — все.

— Ну, сходи за бензином, — подсказала Инга, начиная мерзнуть.

— Ага. И дом подпалим. Отец меня потом четвертует.

Ромка долго возился у камина с хмурым сосредоточенным лицом. Наконец догадался оторвать от поленьев куски бересты и подсунуть их снизу. Пламя занялось.

Но в общем настроении уже что-то рассыпалось.