Идеальной моделью посткультурного, а если брать культуру в широком смысле слова, то и постполитического состояния мира является Интернет. Виртуальное пространство и в самом деле не делится на свое и чужое, здесь не важна ни государственная, ни этническая, ни половая, ни социальная, ни возрастная, вообще – «никакая» принадлежность пользователя, кроме содержания коммуникации, обозначаемого условным адресом. Восторгов по поводу такого анонимного существования не счесть и не перечесть. Наконец-то отбрасываются «заскорузлые» категории старого мышления, всякое почвенничество, патриотизм, конфессионализм, сексизм и др. И что получается? Человек-кочевник, номад, не принадлежащий ни к одной культурной группе, кроме, может быть, какой-либо профессиональной корпорации. Наш идеал, пишет известный постмодернистский, иными словами, посткультурный философ Р. Рорти, – «безродные космополиты», которых в свое время осуждал А. Жданов. О космополитизме как идеале толкует Ю. Хабермас. Но тогда не было Интернета. Если все человеческие отношения на их полную глубину будут строиться по виртуальному типу, то на историческую оценку споров вокруг идеала человека стоит посмотреть еще раз. И на объективное значение филиппик других постмодернистов против «этноцентризма», «фаллоцентризма», на концепции «тел без органов и без пространства». «Человек без свойств» – вот результат глобализации, доведенной до своего логического завершения. А разве бывают вещи и тела без свойств»? Глобализм – это конец истории, точнее, конец культурной истории человечества, в ходе которой сформировался традиционный Гомо сапиенс как разумное, но телесное, чувственное, ценностно-духовное, а не виртуально-информационное существо. Очевидно, что все, считающие себя представителями этого типа бытия, за сохранение культуры должны бороться.

По отношению к глобализму/космополитизму культура находится в том же положении, что и природа. Но если в необходимости защиты природы отдают отчет и что-то предпринимается, то об экологии культуры говорят в самом неопределенном или узко эмпирическом смысле как бережном обращении с памятниками и артефактами. Нет ясности от чего/кого ее надо защищать, какие процессы угрожают культурному разнообразию мира. Не разрабатывается, следовательно, и модель потребного состояния. Под влиянием начинающей господствовать глобалистской идеологии «стираются», подавляются даже его контуры, которые в таком случае надо подчеркивать и пропагандировать. Общесистемным ядром разрешения противоречия между глобальными тенденциями развития цивилизации и существованием культур, ставшего критическим для современного мира, является «принцип Троицы» – неслиянно и нераздельно. Это синтез принципов механизма и организма, «живой комплекс», отношения между элементами которого не функциональные, а коэволюционно-синергийные. В политическом плане позитивной альтернативой глобализму является идея многополярного мира. Ее разделяет большинство государств планеты и предотвратить нарастающую опасность «столкновения цивилизаций» в ближайшей перспективе способен именно этот подход. Глобализм провоцирует мировую войну. Экономически ему может противостоять ориентация на «реальную экономику», ограничение спекулятивного манипулирования виртуальными финансовыми потоками, когда разрушается производство целых стран, независимо от действительного уровня его развития. Объективно в этом заинтересованы все правительства и нужно лишь понимание и политическая воля. Собственно культурная политика должна быть направлена на защиту традиционных, специфических для данного общества форм искусства, образа жизни, быта – «различий», того, что делает их интересными друг для друга, создает основу для взаимного диалогического и дружеского существования. Когда говорят, что ради мира между людьми надо прекратить их делить на «мы» и «они», это напоминает рецепт избавления от головной боли путем отрубания головы. Поддержание культурной идентичности этносов служит не только их сохранению самих по себе, но «человека со свойствами», человека как такового. Политические образования, этносы и культуры интенсивно взаимодействуют, сознательной целью при этом должно быть культивирование ими своей тождественности – «выживание». Аналогичная цель встает перед человечеством в целом. Эти проблемы взаимообусловлены.

Мир глобализуется и технологизируется, но его сегменты и страны находятся на разных этапах данного процесса. Если передовой отряд прогресса уже вступил в стадию информационного общества, виртуализма, нанотехнологий и прочих форм Hi-tech, то другие только стремятся к нему. Перед ними стоит задача изживания наличных формы индустриализма, социальной организации и культуры как некой устаревшей традиционности. Эта задача осознается ими как необходимость модернизации своих обществ. И все начинает рассматриваться через модернизационную призму. Зачастую те же самые процессы технологизации и глобализации предстают как модернизация уже не только сейчас, а и в прошлом. Оказывается, все было модернизацией, и люди говорили прозой, не зная об этом. Происходит своего рода «модернизация истории», через ее удвоение и обозначение другими словами. Избежать подобного запутывания сути дела можно, если помнить и понимать, что для части стран и народов модернизация это их специфическая форма технологизации, а в сущности речь идет «про одно и тоже».

В определенном смысле вся человеческая история – это модернизация. Но чтобы не расплыться мыслью по древу, надо, видимо, указать ветку, на которой мы сидим и модернизируем: здесь, сейчас, в начале XXI века, в России. Под модернизацией в таком случае имеется в виду перевод общества на новационный образ жизни, внедрение (ин-новацию) в быт и бытие последних, «с пылу, с жару» достижений науки и техники. В отличие от предыдущих веков развития человечества, их особенность в том, что все они связаны с проникновением в мега, микро(нано) и информационно-виртуальные миры, возникшие на базе теоретических открытий первой половины XX века, прежде всего в физике, квалифицируемых обычно как неклассические и начавшейся во второй половине века их технизацией, воплощением в практику. Благодаря этому, люди видят, слышат, осязают то, чего вокруг них нет, что феноменологически они не видят, не слышат, не воспринимают. Открытые микро/мега/вирту миры несоизмеримы с нашими органами чувств, параметрами телесности, а в конце концов, и мышлением, если оно не вооружено электронными машинами. Однако мы в них действуем, добиваясь полезных в/для макрореальности результатов. Общий смысл практически происшедших научных революций XX века в том, что несоизмеримость познания стала несоизмеримостью быт(а)ия. Сфера деятельности человечества превысила сферу его жизни. Мир перестал совпадать с нашим Домом.

К настоящему времени наука прямо сливается с техникой, превращаясь в технонауку (technoscience), которая больше не познает природу, подобно классической, и не преобразует ее как неклассическая, а используя в виде материалов, создает новую реальность, вторую «природу». В таком качестве она обычно определяется как постнеклассическая, философски говоря, является трансценденталистской (исходит не из сущего, а из мысли), дигиталистской (все формализуется и математизируется), конструктивистской (проективной, ориентированной на то, чего нет) – «искусственной». Ее признанное ядро – конвергирующие друг с другом исследования в сфере наноразмерностей, биоты, информатики и когнитивного интеллекта (НБИК). Однако, это узкое, интерналистское понимание проблемы. Если ее оценивать мировоззренчески, то современная = постнеклассическая наука является постчеловеческой. Потому что творит реальность неадекватную биологическому человеку, какой он был в до сих пор прошедшей истории, это реальность до людей на Земле не бывшая, не существовавшая на Земле и при людях, до актов со(творения)здания ими иного, искусственного мира. Иного не по форме, как было «в (не)классике», а по субстрату. Если продолжить данные тенденции развития до метафизического идеала, то постчеловече(некласси)ческая наука творит новую = иную субстанцию. Притом произвольно, свободно: «по щучьему велению, по моему хотению». И какую угодно. Это вершина деятельных возможностей человечества, их масштаба и величия, которой оно, в лице западной цивилизации, жаждет как можно скорее достичь.