Но теперь она вдруг почувствовала, не вполне отдавая себе в этом отчет, что мертвец заворочался в своей могиле. В ней вдруг шевельнулась зависть к Кэтрин, в чьем обремененном заботами, женственном и в то же время вечно детском сердце расцветала чудная заря, которая одна только и являет собой сияние юности.

Двадцать первого ноября Люсьен Флери устраивал большой прием, и весьма многочисленная родня, французская, английская, а также интернациональная, собралась в его просторном доме, дабы принять участие в торжественном и диковинном обряде, которым современный мир чтит алтарь дружбы. После первого танца большая часть гостей распределилась группками по зале, и лишь один человек прохаживался в подозрительном одиночестве. Это был темноволосый мечтательный юноша в простом, даже невзрачном вечернем костюме, смотревший вокруг себя с робостью и замешательством отшельника. Валентин Амьен, а это был, разумеется, он, несколько мгновений ошарашено озирался по сторонам, а затем что-то привлекло его внимание и сперва обрадовало, а потом изумило. Собираясь на прием, он думал только о Кэтрин Грэй. Он представлял себе спокойную, кроткую барышню из добропорядочной семьи, надеялся встретить ее, преклонить перед нею колено и верно следовать за ней сквозь суету этой обители тщеславия, которую так старательно созидал в своей гостиной Люсьен. Об этом он думал, ступая по натертым до блеска половицам, когда, подняв голову, вдруг увидел Кэтрин. Она стояла среди самой многочисленной группы гостей в великолепном белом воздушном вечернем платье, украшенном перьями, и с рассеянностью светской дамы беседовала с незнакомым мужчиной и его молодой спутницей. Валентина поразил и озадачил контраст между добросердечной хранительницей очага, которую он видел здесь недавно, и этой сияющей величественной фигурой. Но постепенно он начал понимать: он, как и многие мужчины, лишь смутно представлял себе участь женщины и совсем забыл о том, что самая трудная ее обязанность – быть очаровательной и любезной. Он глядел на Кэтрин и подумал о том, что, стоя посреди этой залы, мирная и блистательная в своем белом убранстве, она исполняла не менее трудный и почетный долг современной женщины, чем приготовление доброй дюжины пудингов. Валентин понял свою ошибку, и это подействовало на него благотворно: простительной слабостью прямодушного молодого человека было известное самодовольство. Он приблизился к беседующим и поприветствовал Кэтрин. Она едва заметно вздрогнула, услышав его голос, а затем церемонно ответила, прибавив как бы между прочим, что в зале довольно душно. Валентин не заметил бы, будь там жарко, как в Калькутте, или холодно, как на Шпицбергене, ибо в эту минуту внешний мир перестал для него существовать, но возражать молодой человек не стал, в результате чего джентльмен и дама переключились на обсуждение погоды, а Валентин смог заполучить Кэтрин в свое распоряжение.

– А где же ваши сестры? – первым делом спросил он. Валентин вовсе не горел желанием встретиться с Маргарет и Гертрудой, просто, как и все прочие, он привык воспринимать сестер Грэй как единое целое.

– Кажется, они где-то здесь, – проговорила Кэтрин, указав веером в центр залы, – но я не вполне уверена. Я часто не в силах за ними уследить, – она, как обычно, выговаривала слова с некоторым нажимом, словно бы это давалось ей не без усилий.

– Они должны быть вам так благодарны за вашу заботу, – только и смог выдавить Валентин; впрочем, он ничуть не лукавил.

– Мне хватает здравого смысла не ждать благодарности, – сказала Кэтрин улыбаясь. – Подозреваю, что они считают меня страшной занудой. Так думал бы всякий, на ком не лежит обязанность следить за двумя детьми, а ведь они сущие дети.

– Нет, не всякий, – сказал Валентин со всей мягкостью, на какую был способен.

Кэтрин опустила глаза. Казалось, она была взволнована. В это мгновение Люсьен взвился со своего места, засияв, словно начищенный башмак.

– Валентин! Вы ведь танцуете кадриль?! – воскликнул он не допускающим возражений тоном.

– Если мисс Грэй не откажется доставить мне это удовольствие, – проговорил Валентин с несвойственной ему решимостью.

Кэтрин отважно протянула ему руку, и они прошествовали на середину залы. Валентин вышагивал гордо, точно Люцифер, только гордился он сейчас вовсе не собой. Составив все остальные пары, Люсьен подскочил к Гертруде, которая беседовала с пожилым дядюшкой, и увлек ее за собой.

Рискнем предположить, что в эту пору Люсьен был влюблен в Гертруду, хотя мы не стали бы утверждать этого наверняка. Возможно, она была его наперсницей, которой он доверял свои многочисленные и скоротечные сердечные драмы. Как бы то ни было, Гертруда вовсе не досадовала на него за это, поскольку относилась к Люсьену как к милому и легкомысленному приятелю. Он был воплощением всего, что развлекало ее в эти годы, – стиля, страсти к балам и хороших манер. Но в ее симпатии было что-то покровительственное, так что Люсьен, привыкший считать себя “настоящим мужчиной”, не понимал, почему эта худенькая рыжеволосая девочка обходится с ним, как с мальчишкой.

Валентин стоял рядом с Кэтрин, пока пары распределялись по зале, но он глядел на них равнодушно, будто на мух. Его взор, как взор гладиатора, был устремлен к цели, назначенной сердцем, – она находилась прямо перед ним.

– Вряд ли вы это помните, – сказал он Кэтрин с горделивым смущением, – когда-то я уже приглашал вас на танец. Это было в загородном имении, я был еще почти мальчишкой и вел себя как полный идиот.

– Ну что вы, – сказала Кэтрин, и ее глаза чуть заметно сверкнули. – Я помню, вы наступили на ногу малышу, но были после этого так любезны с ним, что он вскоре утешился. Странно, мы почему-то помним такие мелочи даже спустя многие годы.

– Иногда это очень важные мелочи, – сказал Валентин, понизив голос. Он думал о решительной, ясноглазой и заботливой девушке, которая деликатно подсказывала ему, тогда еще робкому школьнику, что делать и как себя вести на балу, и его чистое сердце раскрывалось навстречу стоявшей теперь перед ним сильной и деятельной женщине, той же и все-таки совсем иной, – он с трудом мог бы дать сейчас отчет в своих чувствах. Воспоминание было живым, но неотчетливым и словно бы податливым: так память чувств приходит на помощь, дописывая детали нарисованной поэтом картины.

– Во всяком случае, – в его голосе зазвучала обреченная и напускная бодрость, – у вас нет оснований отказать мне в одном-единственном танце; обещаю, что вам не захочется его повторить. Наверняка я худший танцор в этой зале.

Валентин не был надменным, но в последних словах послышалось высокомерие: он презирал бездумные модные забавы.

– Неважно, как вы танцуете, – сказала Кэтрин с чувством. – Возможно, вы не самый лучший танцор, но я скорее… – тут она осеклась, покраснела и в смущении отвела взгляд.

– Мисс Грэй, – начал Валентин, голова у которого шла кругом, но его слова заглушила танцевальная музыка. Они стали оглядываться по сторонам, чтобы понять, не настала ли их очередь, как вдруг поймали на себе взволнованный, горящий зеленым огнем взгляд Гертруды: она все это время пристально наблюдала за ними.