вяленое мясо, издававшее тухловатый запах, к которому, впрочем, я вскоре привык. Среди тюков и ящиков я с удивлением заметил смиренно сидящего монгольского старца. Он был как бы частью интерьера, причем частью весьма колоритной. Весь увешанный амулетами, в диковинной шапке, с четками из птичьих черепов – скорее всего, шаман или прорицатель.

Унгерн сидел за импровизированным столом и терпеливо ожидал того момента, когда я, ознакомившись с обстановкой «штаба», переведу свое внимание на него.

– Ну что, Рерих, осмотрелся? Что скажешь?

– Роман Федорович, признаюсь честно, ваша дивизия произвела на меня гнетущее впечатление.

– Давай без имен-отчеств, называй меня или Унгерн, или Дедушка, как меня казачки за глаза кличут. Честность и прямоту я ценю, состояние твое понимаю, но вот что скажу теперь… не видел ты мою дивизию месяц назад! Сейчас положение у нас куда лучше, и людей добираем, и провизию монголы поставлять начали, оружием разживаемся худо-бедно. Не гляди на меня сычом, это не все мои люди, завтра с тобой съездим в другой лагерь, к Резухину, там другая половина моих бойцов. Они обложили западные дороги, ведущие в Ургу, так что торговые караваны с Улясутайского тракта теперь попадают к нам в руки. Скоро возьмем под контроль Троицкосавский тракт и получим пополнение состава. Сам ведь знаешь, большевики отжимают остатки русской армии вглубь страны. Много народу без дела по дорогам шляется, и военного, и штатского, а нам сейчас любой сгодится.

– А мне что же прикажете делать? – Энтузиазма в моем голосе было не много.

Унгерн нахмурил брови и некоторое время молчал.

– Слушай сюда, Рерих… Свой выбор ты сделал, отпустить тебя я теперь не могу, так что отбрось все лишние мысли и примени свою смекалку для того, чтобы организовать мне в дивизии интендантскую службу. Провизии, фуража и боеприпасов должно быть у нас с запасом, и медицину наладь заодно. За саботаж я люто наказываю, это ты очень быстро уяснишь. Не советую хитрить со мной и разводить канцелярщину. Давай-ка выпьем, братец, чаю… и кристаллы свои доставай, мне сегодня спать никак нельзя!

Он резко сменил тему, сбив меня с толку. На лице Дедушки была теперь улыбка, он услужливо разливал чай из мятого китайского чайника. Я достал склянку с метамфетамином, и мы приняли небольшую дозу, чтобы взбодриться.

Ранним утром следующего дня мы выехали с генералом Унгерном и его адъютантом Ружанским в полевой лагерь генерала Резухина на Баруне. Двигаясь с северо-запада от Урги, мы вскоре нагнали китайский караван из десятка верблюдов, хорошо охраняемый конными бойцами. Барон, на скаку обогнав караван, дал команду всем остановиться. Нас было всего трое, оружие – винтовка и наган – имелось лишь у барона и его адъютанта, тем не менее караванщик подчинился, а военизированная охрана из всадников остановилась, не оказывая сопротивления. Начальником каравана являлся довольно упитанный господин на маленькой монгольской лошадке. Он сначала о чем-то пытался спорить с бароном, но после нескольких фраз приуныл и только кивал. Потом Унгерн скомандовал бойцам спешиться и сложить оружие. Те нехотя повиновались. Дедушка приказал мне собрать все винтовки, а сам, проходя вдоль шеренги разоруженных солдат, вглядывался в их лица. Среди охраны было и несколько русских. Напротив одного из них Унгерн задержался дольше обычного. Задал какой-то вопрос и, не дождавшись ответа, неожиданно для всех выстрелил охраннику из нагана в голову. Та же участь постигла еще двух китайцев из шеренги, они отличались от других наездников короткой прической вместо длинных кос, что выдавало в них гаминов. После казни барон извлек стреляные гильзы из барабана своего револьвера, заменил их на новые патроны, вложил оружие в кобуру, сел на свою кобылу Машку и поскакал впереди каравана, дав нам с Ружанским знак следовать за ним.

Кавалерийских навыков я приобрести не успел, а ехать с кучей винтовок за спиной было просто мучительно. Матерясь в сердцах, я догнал на своей лошаденке Дедушку. Опережая мои вопросы и даже не поворачиваясь в мою сторону, он объявил:

– Большевиков расстрелял, караван конфисковал для нужд армии.

– А почему никто не сопротивлялся, их же больше?

Унгерн на сей раз удостоил меня взглядом и даже улыбнулся, но на вопрос мой не ответил. Примерно через час мы прибыли в расположение лагеря генерала Резухина.

Борис Петрович Резухин был хозяином гостеприимным. Он радостно обнял Дедушку, припав к его груди, как блудный сын. Подобно барону, он был рыжеусым блондином, вот только ростом значительно ниже, а комплекцией плотнее. Еще он выглядел намного чище и опрятнее Унгерна – тот либо имел собственное представление о гигиене, либо попросту ею пренебрегал. Борис Петрович представлял собой, пожалуй, первого русского в Азиатской конной, которого при беглом взгляде без натяжки можно было назвать офицером, причем наверняка кадровым. Свой пигмейский рост Резухин компенсировал гордой осанкой и статью, держался деликатно, не был лишен манер и обходительности. Он сразу вызвал у меня симпатию и с первых же крепких рукопожатий расположил к себе.

В штабной юрте на чугунной печи кипел кофе. Борис Петрович угостил нас и коньяком, что было еще большей диковиной.

– Ну рассказывай, Резухин, что тут у тебя происходит. – Унгерн большими глотками пил горячий кофе, а от коньяка отказался.

– Из хороших новостей отрапортую о том, что неделю назад прибыли чахары Найден-гуна. Помнишь, наверное, его по Даурии. Как раз когда мы сюда из Даурии прибыли, генерал Левицкий с этими чахарами ходил на усмирение повстанцев. Найден-гун с Левицким что-то не поделили, и еще в прошлом феврале на Гусином озере чахары изрубили и генерала, и всех русских инструкторов-офицеров, после чего свалили в Монголию. Лето и осень они наемниками охраняли хлебные поля на Харе. Когда китайцев с Хары погнали, те спешно ушли в Маймачен, а чахары остались не у дел. Ко мне прибыли на службу сто семьдесят всадников, все при оружии. Народ лютый, бесстрашный, но до денег жадный.

– Ты, Резухин, плати им золотом и ямбовым серебром! Не жадничай, тогда бегать от тебя меньше будут! – Унгерн отставил чашку с кофе и смотрел теперь не на Резухина, а как бы сквозь него. Вид у него мгновенно стал свирепым. – Ты что же меня, выблядок ебучий, песнями про чахар потчевать будешь?

Унгерн встал из-за стола и схватил свой ташур. Это был дурной знак. Дедушкин ташур в дивизии знали все. Бамбуковая трость, которой многие всадники Азиатской конной погоняли лошадей, в руках барона была инструментом возмездия и символом безграничной власти. Орудовал Дедушка ташуром очень умело, мог запросто с нескольких ударов выбить душу или серьезно покалечить.