Нервничает Любовь Семеновна: зал стоит пустой, на обучение приходят по три с половиной человека. Любовь Семенова — по знаку Весы, а это плохо для бизнеса: день она в миноре, день — порхает, ее мотает от одного полюса треволнений к другому, от поражения — к победе, от радужных надежд — к видениям загробной жизни. Она курит дамские сигареты и хрустит пальцами. Она придирчиво оглядывает себя, снимая с блузы невидимый сор. Она готовится к военному параду, который переносят изо дня в день. Она идет по коридору к вам навстречу, неся стопу книг, и вы чувствуете себя так, будто сейчас она преподаст вам урок географии и поставит кол. Вы чувствуете себя именно тем идиотом, который не знает, где находится Саргассово море. Она без конца советуется с Лерой. Обе ковыряются с расчетами и рассуждают, как стимулировать деньгами работу сети.

Я не вникаю в это по понятным причинам. Я не хочу ничего слышать про сеть — хватит, что мне приходится писать все рекламно-информационные материалы и другие документы для так называемой «папки презентанта», потому что чеховский Юра не сделал ни черта. Он приходит на работу поздно, заговаривает с дамами, подолгу смотрит в окно. Дышит на него, трет рукавом. Дам он называет сударынями. Он щиплет бородку и не может погладить свой пиджак. Он выглядит неприкаянным и потерянным. Навязанным нашей эпохе. Когда он смотрит на меня, близоруко щурясь, меня мутит от раздражения. Почему кто-то всегда работает за этих неврастеников с их похмельным синдромом и монологами ни о чем?

И, разумеется, все, что я делаю, используется шиворот-навыворот.

Если я делаю рекламные листовки для фильтров и для обучения, указывая в них адрес и телефоны компании, их правят — чтобы не указывать ничего, и раздают в руки менеджерам МЛМ — братьям и сестрам нашего Юры — а мне во что бы то ни стало нужно сделать первый шаг к продажам со склада. Если я договорился в лучшем из хозяйственных магазинов, чтобы там выставили наши фильтры — и целую экспозицию сопроводительных материалов, — и беру на переговоры Хоменко, та в самый радостный момент назначает продажную цену фильтра — цену МЛМ. При магазинной наценке фильтр выставлен ценой в тысячу долларов США — почему не в три тысячи? Но мне отвечают: ничего, пусть люди увидят фильтр по этой цене, тогда, дескать, мы стимулируем продажи МЛМ. Если я объясняю, что надо переходить к продажам со стендов, все согласны со мной — главное, лучшие менеджеры этой чертово-матерной сети, которых, конечно же, нет, когда доходит до продаж. Мне абсолютно ясны три вещи: раз — меня слушают, чтобы сделать наоборот, или не сделать вообще, два — мне не доверяет Иришка, три — мы тянем фирму в разные стороны, причем, я делаю все, остальные — ничего. Я — Мистер Правильный, Который Надоел. Я доктор, чьи рецепты засовывают подальше и становятся в очередь в винный отдел. Я — громкоговоритель на столбе, мимо которого идут озабоченные люди.

Как белый день, мне ясно, что тут не заработаешь и я попусту трачу время, силы, нервы. Как-то я в лоб спрашиваю верную Вартанян: почему Ира не доверяет мне? И получаю ответ, который ждал: боится захвата власти. Власти — какой и над чем, над долгами, стульями в зале, девочкой Гитой, этой каждодневной морокой, которую они тут называют работой — над чем именно? Над всем.

Это — ново.

Как обычно в таких случаях, я одеваю пальто, поднимаю воротник и, оставив портфель на работе, выхожу из здания института, смешиваюсь с толпой и иду несколько остановок до метро. Это метро Таганская. Напротив — театр «На Таганке», продают цветы и газеты, пахнет жаренном мясом и угаром, запах стоит в сыром воздухе, несмотря на то, что ветрено. За порталом метро высится церковь. Меркнут предвечерние облака. Проститутки в черных пальто жмутся у входа в метро. Дальше, у киосков мужчины пьют пиво из бутылок, сидят за кружками на террасе. Мое место там. Потягивая пиво и глазея на прохожих, я жду, пока зажгут городские огни, и я, как в юности, почувствую себя частью этой круговерти. Я больше ни о чем не думаю. Я уподобился отражению в витринном стекле, в которое мирно втекает толпа, в нем полощутся перетяжки над дорогой, в нем проезжают троллейбусы и горят далекие огни. Есть еще кое-что, кроме дурацкой фирмы — весь остальной мир. Мне просто нужно посидеть на веранде распивочной, за кружкой светлого под полосатым тентом, плещущемся на ветру. И завтра я буду новым человеком.

Когда я привел Леру, у нас состоялся разговор, короткий — который тут же улетучился из Иришкиной безмозглой головы.

Я посадил их — Иришку и Леру, и предложил разделить обязанности по принадлежности: Ира — Президент, Лера — Генеральный директор, я — Генеральный менеджер. С чем все присутствующие согласились с преувеличенной серьезностью.

Нет надобности говорить, что Иришку тут же выдуло с фирмы на три месяца — она лечилась, молилась, обхаживала ведущего телепрограммы в надежде, что ее возьмут назад, вела какие-то концерты, — после чего звонила мне по ночам и с большим достоинством сообщала, что ей целовал руку Егор Яковлев или другой знаменитый алкоголик, и что она не остались на фуршет. Как подобает статс-даме. В том смысле, что она не из таких. Не из остающихся на фуршеты. Она — как мы, ест из холодильника по ночам. Словом, внешнее окружение фирмы тоже стало моей проблемой.

Предвидя последствия этих рысканий, я решил развязать себе руки.

Я сказал, что без контракта работать не буду.

На что мне тут же предложили написать контракт. Где-то я слышал, что контракты служащим предоставляет компания — и что служащие не пишут их себе сами в домашних комфортабельных условиях. Но нечего делать. Я взял обычный американский контракт с менеджером, привел его в соответствие с нашим трудовым правом, и через несколько дней отдал Иришке в собственные руки. Та — успевшая записать мою жену в свои лучшие подруги, — потребовала, чтобы «Лерка просмотрела» мой контракт. Потом, точно этого было мало, сумасшедшая пожелала, чтобы его изучил Борис Львович. И Борис Львович изучил. Он сделал кое-какие замечания, которые я внес, не вникая. Мне были до фонаря любые замечания. Главное, чтобы в контракте не трогали преамбулу и условия расторжения. Именно в них была суть — я имел право немедленно расторгнуть контракт в случае воспрепятствования своей работе, сокрытия информации о действительном положении дел — словом, по основаниям, которые по моему разумению должны были возникнуть неизбежно. Контракт не подразумевал, что я лично работаю за фирму, фирмой и вместо фирмы, и это тоже было существенно.

В результате я снова оказался в гостинице «Пекин».

Бедный Борис Львович — пятидесятилетнего мужика, решившегося жениться на Иришке, стоило пожалеть — глядя в сторону, предложил мне вариант: меня берут в акционеры с десятью процентами и я имею деньги — три, что ли, процента, в прибыли, подлежащей распределению, за конечный результат — который оговаривался и обуславливался. Далее, мы — и я, и остальные акционеры, — на основании корпоративного соглашения — вкладываем деньги в бизнес и нанимаем мне персонал. Потрясающе. Я должен был заработать деньги всем и на все. После чего, вложив их заново, мы наймем нескольких парней, которые будут со мной работать. А до тех пор я работаю один. Таких людей я люблю за наивность. Наивность позволяет им считать, что они умнее всех. При том они очень настырны. Я сказал, что для меня большая честь стать акционером «УЛЬТРА Плюс». Момент был очень торжественный. Лере они предложили те же условия. Песня всегда одна и та же: если компания в заднице, вам предлагают акции. Я знал, что Борис Львович в этом меня не подведет.