Я маленьким был, но помню его. Его арестовали в тридцатых годах. Увезли куда-то… Он мог жевать раскаленные угли, плясать на них босиком и не обжигался. На лыжах ходил по воде и не тонул, вот таким шаманом был мой дед, Танчами.

— Я верю «голосу» огня. Он говорит правду. Он ворожит, предсказывает. Когда к гостю, потрескивает негромко, ласково, а к худу — трещит грубо, глухо и громко.

И что интересно, как только гость придет — все, огонь перестает «говорить».

Мы тогда жили в Мурукте. Огонь начал потрескивать, и мать говорит — гостей ворожит. И точно, смотрим, приехали ессейские грузчики. Ни продуктов, ни мяса у них не было. Колхозных оленей нельзя было убивать. Судили за это. Мать дала им мяса, рыбы. Поехали дальше. С ними ехала русская продавщица. Поехал и я. Проезжали около озера Мокчокит мимо захоронений и забыли заткнуть колокольчики, ботала, чтобы не потревожить покой умерших. Забыли. И только проехали, один олень — раз! — упал, сдох. Продавщица очень удивилась: отчего, почему?

Стали обдирать, а на мясе какая-то синяя полоса. Гадали-гадали, откуда, отчего появилась, так ничего и не выявили.

А старики говорили, что это наказали духи покойников.

Для меня это до сих пор загадка.

У меня был очень древний дед, умер в 98 лет. У него было много жен, в том числе моя бабушка. Всех пережил.

Я окончила Игарское педучилище народов Севера, и меня направили в Куюмбу. Там с ним и жила. Он уже плохо видел, с трудом шевелился и почти ничего не чувствовал, даже вкус пищи. И вот придут ко мне гости, соседи, он жалуется — внучка плохо кормит, даже масла не дает. А мне — стыдобища, хоть сквозь землю провались.

— Где у тебя лицо? — начинаю его стыдить. — Вот сейчас-то что ел?..

Потом поняла, что он не чувствует вкуса еды. Оказывается, ему надо было давать масло куском, тогда он знал, что это такое. Мясо тоже потом старалась давать большим куском, с костью, вот тогда он был доволен. И запивал всегда либо бульоном, либо чаем — три кружки была его норма.

Все предметы он узнавал тоже на ощупь. Приду с работы, он перещупает все мои тетрадки, учебники, ручки и карандаши. Лампу чуточку видел, наверное, как светлое пятно. Подойдет к столу, возьмется рукой за стекло.

— Хэко! — кричу ему. — Обожжешься!

А он говорит мне:

— Я думал это бутылка.

Бутылки еще уничтожал!..

Однажды он рассказал мне свой сон. Говорит: «Залаяли собаки на сохатого, и я погнался за ним. Не знаю, сколько гнался, но догнал и убил. Хотел обдирать, и мне почему-то стало жарко, как в летний день. Думаю, полежу в тени. Лег, и ко мне подходит какой-то русский мужчина в овчинном тулупе и говорит: „Давай меняться одеждой. Я тебе свой тулуп, а ты мне свою парку“. Смотрю, я, оказывается, в парке. „Тебе, — говорит, — еще очень долго ходить по земле. У твоих детей будут дети, у тех будут дети, у тех тоже народятся дети — вот сколько своих продолжателей рода увидишь. Но понимать их уже не будешь, будут они разговаривать по-русски. И одежда у них тоже будет русская. Ради бутылки водки они будут продавать унты, шапки, всю еду, лишь бы только утолить душу „веселящей водой“… Вставай, снимай с себя парку, вот тебе русский тулуп“. Приоткрываю глаза и вижу: уходит от меня мужчина с моей паркой. Не знаю, сон или явь это была».

И я тоже теперь раздумываю, то ли выдумал этот сон мой дед, то ли правду говорил. Но похоже, что его сон сбывается. Мы становимся русскими, еда, одежда, жилище — все стало русское, а ребятишки не знают своего языка. Ничего эвенкийского в нас не осталось. И виноваты мы сами…

Известный красноярский писатель Алитет Николаевич Немтушкин происходит из старинного эвенкийского рода Хопкогир, что переводится на русский язык как «Тундровой человек» (Немтушкин — крещеная фамилия). Предлагаемые вниманию читателя песнопения и обряды — не плод авторского вымысла А.Н.Немтушкин только поэтически обработал духовное наследие своего народа, уходящее корнями в многовековую историю эвенков.

Когда еще весь мир наш создан не был

И не было живых существ, тогда

Там, наверху, синело только небо,

Здесь, нанизу, синела лишь вода.

И не было Земли прекрасней нашей,

Ни травы, ни деревья не росли,

И — ни людей, ни пташек, ни букашек.

Что мы зовем соринками Земли.

Одно Ламу плескалось в этом мире,

От края и до края — океан.

Потом возник на кромке водной шири

Клочок земли с олений кумалан.

Земная твердь росла, как на опаре.

Воздвигли горы мамонты, Сэли,

А там, где змеи проползли, Джабдары,

За ними следом реки потекли.

Тогда и мы пришли на Землю с вами —

И люди, и олени, и зверье.

Хватало места всем под небесами,

В достатке были пища и питье.

Но Харги вдруг явился к нам из мрака

И наши души злобой отравил.

Своих собратьев предала собака,

И человек оленя покорил.

И вот, скажите мне, куда пропали

Те мамонты, Сэли, творцы всех гор?

Джабдары-змеи где, что прокопали

Речные русла сквозь земной простор?

И где, скажите мне, стада оленьи,

Маралы где, таймени, крохали?

Большого Мяса новым поколеньям

Не сберегли мы, сор и прах Земли.

Его уничтожаем мы беспечно

Отравой, и машиной, и ружьем.

Сживаем братьев — разве человечно? —

Со свету, на котором все живем.

Терзая Землю, лезем вон из кожи

И даже не предчувствуем беды.

Усталая, она рожать не сможет,

Оставит нас, безумцев, без еды.

Тогда опять — ни пташек, ни букашек…

И человек за мамонтом, Сэли,

Уйдет навеки, и куда, не скажет,

Рассыплется соринкою Земли.

Уйдет последний след земного рая

Тем островком с олений кумалан.

И будет вновь от края и до края

Одна вода. Холодный океан.

Перевод с эвенкийского А.ЩЕРБАКОВА

О, дух Лося, Шингкэн, ты услышь голос мой,

Это я, Амарча, из чемдальского рода.

Помоги, дай надежду на встречу с тобой,

Подвело животы у лесного народа.

От меня не таись и следов не скрывай,

Не летай невидимкой вокруг, ты ж не птица…