чистую, прозрачную вечную глубину, скрывая ее от наших взоров. Так говорили они и пели, как будто молчание — это сердцевина и полная сумма всех гармоний, а смерть — то, что смертные называют смертью, — собственно, и есть начало жизни.

С помощью таких картин, так как о невидимом можно говорить только картинами, люди постарались выразить великую истину — истину, которую забыли, насколько это только возможно, мастера нашего времени, но которая тем не менее остается вечно верной и вечно важной и когда-нибудь, в виде новых картин, снова запечатлится в наших сердцах.

3. Всмотрись, если у тебя есть глаза или душа, в это великое безбрежное непостижимое: в сердце его бушующих явлений, в его беспорядке и бешеном водовороте времени не скрывается ли тем не менее молчаливо и вечно единое всесправедливое, всепрекрасное, единственная действительность и конечная руководящая сила целого? Это не слова, а факт. Известный всем животным факт силы тяготения не более верен, нежели эта внутренняя сущность, которая может быть известна всем людям. Знающему это молчаливо, благоговейно невыразимо западет в сердце. Вместе с Фаустом он скажет: «Кто смеет назвать его?»; большинство обрядов или названий, на которые он теперь наталкивается, вероятно, «названия того, что должно оставаться неназванным». Пусть он молится ему в молчании, в храме вечности, если нет для него подходящего слова. Это знание, венец всего его духовного бытия, жизнь его жизни, пусть сохранит он и после этого пусть свято живет. У него есть религия. Ежечасно и ежедневно, для него самого и для всего мира, воздается полная веры, невысказанная, но и не безразличная молитва: «Да будет воля Твоя».

4. Для человека, имеющего верное об этом представление, праздная болтовня именно и есть начало всей пустоты, всей неосновательности и всякого неверия; благоприятная атмосфера, в которой всевозможные сорные травы преобладают над более благородными плодами человеческой жизни, угнетают и подавляют их, — одна из наиболее кричащих болезней нашего времени, с которой нужно всякими способами бороться. Самым мудрым из всех правил была старая мудрость, простирающаяся далеко за нашу мелкую глубину: «Береги свой язык, так как от него происходит течение жизни!»

В сущности говоря, человек — воплощенное слово; слово, которое он говорит, сам человек. Глаза, вероятно, вставлены в наши головы для того, чтобы мы видели, а не для того только, чтобы мы воображали и уверяли правоподобным образом, будто бы видели. Был ли язык подвешен в наш рот для того, чтобы он говорил правду о том, что человек видит, и чтобы он делал человека братом по духу другого человека, или для того только, чтобы издавать пустые звуки и смущающую душу болтовню и препятствовать этим, как заколдованною стеною мрака, соединению человека с человеком?

Ты, владеющий тем осмысленным, созданным небом органом — языком, подумай об этом хорошенько. Поэтому, очень тебя прошу, говори не раньше, чем мысль твоя молчаливо созреет, не раньше, чем ты не издашь ничего другого, кроме безумного или делающего безумным — звука; пусть отдыхает твой язык, пока не явится разумная мысль и не приведет его в движение. Обдумай значение молчания; оно безгранично, никогда не исчерпается обдумыванием и невыразимо выигрышно для тебя!

Прекрати ту хаотическую болтовню, из-за которой собственная твоя душа подвергается неясному, самоубийственному искажению и одурманиванию; в молчании — твоя сила. Слова — серебро, молчание — золото; речь человечна, молчание божественно.

Глупец! Думаешь ли ты, что оттого, что нет никого под рукой, чтобы записывать твою болтовню, она умирает и становится безвредной? Ничто не умирает, ничто не может умереть. Праздное слово, сказанное тобой, — это брошенное во время семя, которое растет вечно!

5. Что касается меня, то, в дни громкой болтовни, я уважаю еще более молчаливость. Велико было молчание римлян, — да, величайшее из всех, потому что это не было молчанием богов! Даже тривиальность и ограниченность, умеющие держаться спокойно и молчаливо, приобретают относительно приличный вид!

6. Молчание велико: должны были бы быть и великие молчаливые люди. Хорошо сознавать и понимать, что никакое достоинство, известное или нет, не может умереть. Деятельность неизвестного, хорошего человека подобна водяной силе, которая течет спрятанная под землей и тайно окрашивает зеленью почву, она течет и течет и соединяется с другими струями; наступит день, когда она забьет видимым, непобедимым ключом.

7. Литературный талант, есть ли у тебя литературный талант? Не верь этому; не верь! Природа предназначила тебя не для речи и писания, а для работы. Знай: никогда не существовало таланта для настоящей литературы, — нечего и говорить обо всем том таланте, который расточали и тратили на мнимую литературу, — что первоначально не был наклонностью к чему-то бесконечно большему — «молчаливому». Лучше отнесись к литературе немного скептически.

Где бы ты ни был, работай; то, что твоя рука может делать, делай рукой человека, не тени. Да будет это твоим тайным блаженством, твоей большой наградой. Пусть будет мало у тебя слов. Лучше молчать, нежели говорить в эти злые дни, когда из-за сплошного разговора одного человека голос его становится неясным другому, когда посреди всей болтовни сердца остаются темными и немыми по отношению друг к другу. остроумие — прежде всего не старайся быть остроумным; ни одному из нас не предлагается быть остроумным под страхом наказания; но заслуживает самого сурового наказания, если все мы не считаем себя обязанными быть мудрыми и правдивыми.

Молодой друг, которого я люблю и известным образом знаю, хотя никогда не видел и не увижу тебя, ты можешь то, чего мне не дано, — учиться, быть чем-нибудь и делать что-нибудь вместо того, чтобы красноречиво говорить о том, что было и будет сделано, Мы, старые, останемся, кем были, и не изменимся; вы — наша надежда. надежда вашего отечества и мира заключается в том, чтобы когда-нибудь снова миллионы стали бы такими, какие теперь встречаются в единичных случаях. «Слава тебе; иди счастливой стопой».

Да узнают лучше нашего будущие поколения молчание и все благородное, верное и божественное, и да оглянутся они на нас с недоверчивым удивлением и состраданием.

8. На поприще литературы дойдут еще до того, чтобы платить писателям за то, что они не писали. Серьезно, не подходит ли, действительно, это правило ко всему писанию и тем более ко всякой речи и ко всякому поступку? Не то, что находится над землей, то невидимое, что лежит под нею, в виде корня и основного элемента, определяет ценность. За всякими речами, стоящими чего-нибудь, лежит гораздо лучшее молчание. Молчание глубоко, как вечность, речь течет, как время. не кажется ли это странным? Скверно веку, скверно людям,