— А при чем здесь любовь?

— Я люблю ее так, как папа любил тебя. Он жил ради тебя! Папа пошел бы на что угодно, только бы помочь тебе, когда ты была расстроена и нуждалась в нем.

Я тихонько вздохнула. Сын ни о чем не подозревал.

— От чего еще ты пытаешься защитить Эдди, кроме надоедливой матери?

— Эдди стала настоящей заложницей своего положения. Ее угрожают убить, присылают письма, полные ненависти, преследуют ее… Назови что хочешь, она от всего страдает! Если Эдди сидит одна в книжном магазине, кофейне или театре, кто-то обязательно громко заговорит о ее родителях. Ты не можешь себе представить, на что похожа ее жизнь и как мир за пределами твоей фермы относится к дочери президента страны.

— Значит, ты ее жалеешь и полагаешь, что сможешь позаботиться о ней лучше, чем целая армия профессионалов, готовых отдать за нее жизнь, если потребуется? И ты решил избавиться от них и всем заняться самому? Звучит чертовски разумно!

— Все не так просто.

— Ты мог бы посоветовать ей поговорить с родителями. Ты мог бы рассказать мне, что встречаешься с Эдди, и тогда я бы поговорила с ней о ее проблемах. — Я мрачно посмотрела на сына. — Неужели я не заслужила твоего доверия? Или мне следовало тоже нанять шпионов, чтобы узнать о таком важном событии в жизни собственного сына?

— Эдди не хотела, чтобы о нас узнали. Парень, с которым она встречалась до меня, оказался на обложке «Инквайера».

— Ты думаешь, что я не умею хранить секреты?

— Мы просто хотели уединения. — Он помолчал. — Я знаю, каково это — расти под пристальным вниманием тех, кто возлагает на тебя надежды.

Я замерла.

— Что ты сказал?!

— Я не хотел, чтобы ты и еще сотня Макгилленов и Тэкери обсуждали, подходит ли она мне.

— Так вот какой ты считаешь свою жизнь?

— Я только говорю, что понимаю, какое давление оказывают на Эдди.

— Ясно. Ты тоже не доверяешь своей матери.

— Мать!

— Она молода и сама еще не знает, чего хочет. И ты, кстати, тоже.

— Неужели? Разве не ты подарила мне на десятилетие банковский счет и компьютер? Ты научила меня основам бизнеса, когда мне было тринадцать. А папа подарил мне ружье и мотоцикл, научил постоять за себя. Ты говорила мне, что я гений. Он говорил мне, что я мужчина. Ни один из вас ни разу не сказал мне, что я слишком молод, чтобы заботиться о себе.

— Мы лгали.

Дэвис встал.

— Ты хочешь, чтобы мы с Эдди уехали?

— Нет, разумеется, не хочу. Это твой дом. Она твоя… гостья. И моя гостья.

— Хорошо. Тогда не проси меня объяснять каждое мое решение.

Я тоже поднялась, стараясь сохранять благоразумие

— В любом случае на первом месте должна быть учеба, а уж потом проблемы с подружками. Мне неважно, что родители Эдди — первая пара страны. Они могут быть королевской четой из какого-нибудь Вазуленда. Для меня нет разницы. Но я не позволю тебе испортить свое будущее и вывалять нашу фамилию в грязи. Я слишком много работала для того, чтобы она оставалась незапятнанной!

— Что ты хочешь этим сказать?!

И тут я перестала сдерживаться. Я напомнила своему сыну все плохие слухи о президентах и их родственниках. Разве журналисты не слетелись на родину Джимми Картера и не принялись вытаскивать на свет божий все неприглядные истории и вспоминать его сумасшедших родственников? А через какие испытания пришлось пройти семьям Клинтон и Кеннеди? А алкоголизм Бетти Форд? Об этом говорили во всех выпусках новостей. А прошлое Патти Дэвис и астрологический секрет ее матери? Я стояла посреди собственной столовой и орала на сына, с каждой минутой все отчетливее понимая, что люди всегда жаждут подробностей обо всех сторонах президентской жизни, заглядывают во все уголки дома. Я была напугана.

— Мать, успокойся, — сказал Дэвис, мрачно глядя на меня. — Я не понимаю, какое отношение все эти случаи имеют к нам и нашей семье. Нам нечего скрывать.

— Я просто не хочу… чтобы ты появился на обложке иллюстрированных журналов как дружок Эдди Джекобс, укравший ее у родителей, — я сумела придумать отговорку.

— Ты считаешь, что я ставлю под угрозу наше доброе имя?

— Я только хочу, чтобы ты вернулся в Гарвард, окончил его будущей весной и получил ту свободу выбора, которой не было у меня.

— Разве тебе не удалось сделать выбор? — хрипло ответил Дэвис. — Моя мать — самый известный садовод в штате и лучшая бизнесвумен. Она вернула семье доброе имя и благосостояние, когда все утверждали, что подобное невозможно. Мой отец любил ее и верил в нее, он посвятил ей всю свою жизнь, чтобы исполнились ее мечты! — Дэвис замолчал, откашлялся и уставился на меня красивыми синими глазами, унаследованными от его отца. — Я был бы счастлив, если бы смог прожить такую же жизнь, как каждый из вас. Потому что вы оба вдохновляли меня, и ты делаешь это до сих пор. Но я хотел бы сделать это на моих условиях.

Я подавила желание заплакать. Слезы, как я поняла за долгие годы, увлажняют только сухую почву.

— Хорошо, тогда скажи мне, что будет дальше.

— Родители Эдди решили послать сюда своего родственника, чтобы он вернул Эдди назад. Я не собираюсь позволить ему сделать это. И я был бы признателен тебе, если бы ты меня поддержала.

— Кто же этот загадочный человек?

— Его зовут Николас Якобек. — Дэвис помолчал. — И он уже однажды убил человека ради спасения Эдди.

Ник

Мне было четырнадцать лет, когда в 1972 году я впе-рвые увидел моего дядю Джона Александра Джекобса, будущего президента Соединенных Штатов. Это про-изошло в грязном коридоре рядом с моргом в одной из больниц города Мехико. Туда полицейские отвезли тело моей матери, умершей от передозировки героина. Джу-лия Марджори Джекобс была доброй и красивой, но ее оказалось очень легко сломать. Она даже не знала, кто был моим отцом. Вероятно, один из тех парней, с кото-рыми она встречалась на первом курсе университета Иллинойса. Марджори Джекобс была первой девушкой из семьи Джекобс, поступившей в университет.

— Все так мной гордились! — любила она говорить мне и при этом плакала. — До тех пор, пока я не забере-менела тобой.

Она не представляла, как это звучит для меня, ее сына. Я лежал в постели ночью и клялся, что стану до-стойным человеком. Я говорил себе, что должен заслу-жить право на жизнь. Я повторял себе, что если смогу спасти мать от нее самой, то заслужу ее любовь. Мекси-канский дипломат-наркоман, последний дружок моей матери, называл ее Мечтающей Маргаритой. Она гово-рила мне, что ее младший брат Ал давно, еще в Чикаго, называл ее Марджи. К тому времени, как она умерла, я никак ее не называл. Мне было слишком больно назы-вать ее матерью. Она перестала играть эту роль, как только я немного подрос и смог сам заботиться о себе. Она даже не заметила, как мы поменялись ролями, — наркотики внушали ей уверенность в том, что она кон-тролирует ситуацию. Но я-то знал, как все обстоит на самом деле. Вскоре я сам стал заботиться о ней — на-столько, насколько она мне позволяла. Я никогда не ранил ее чувства, но и матерью не называл.