Часто писали и о закрытии лондонского аэропорта. Чтобы успеть на рейс, путешественникам приходилось поездом добираться из столицы до аэропорта Херн, который находился неподалеку от города Борнмута. Каждый поезд тянул за собой один из 19 000 паровозов, работающих на угле, что только усугубляло проблему смога. Судоходство по Темзе было остановлено, водители бросали машины на улицах и шли на работу пешком. «Лондон никогда не казался таким пустым с тех пор, как в годы войны были приняты жесткие меры по экономии бензина», – сообщала газета Manchester Guardian.

6 и 7 декабря в заголовки воскресных выпусков газет попала информация об отмене на юго-востоке Англии всех спортивных зрелищ. Как сообщалось в New York Times, эти меры коснулись не только «страстно любимого» британцами футбола: были отменены скачки и собачьи бега, от смога пострадали даже кинотеатры. «Видимость экрана нулевая, – написал в объявлении владелец одного из них, – фильм можно смотреть только с самых первых рядов». 8 декабря зрители, собравшиеся в концертном зале Royal Festival Hall на южном берегу Темзы, обнаружили, что из-за густого речного тумана они вообще не видят сцену. Мрачные газетные заголовки сообщали о росте разбойных нападений и краж со взломом: «Налетчики и грабители спешат собрать урожай», «Из-за смога Скотленд-Ярд не смог отправить патрульные машины по 999 вызовам, и полицейским пришлось крутить педали велосипедов» (заголовки газеты Guardian). В конце концов зашла речь и о смертельных исходах. Первые случаи, сообщения о которых попали в заголовки газет, произошли на ежегодной британской сельскохозяйственной выставке Smithfield Show. 11 племенных животных начали испытывать затруднения с дыханием, и 8 из них по просьбе владельцев были забиты. «Дымный воздух Лондона оказался особенно вредным для скота, поступившего из районов, где воздух обычно холодный, но сухой и чистый».

Сведения о болезнях и потерях среди людей стали появляться только после 10 декабря, когда ветер наконец разогнал смог. Подведя итоги владычества тумана, власти схватились за голову.

18 декабря 1952 года министр здравоохранения Иан Маклеод сообщил в палате общин, что за неделю, закончившуюся 13 декабря, число смертей в Большом Лондоне увеличилось более чем вдвое – до 4 703 случаев. «Большую часть этого увеличения следует отнести на счет тумана», сообщалось в докладе. Второй смог за месяц пришел 27 декабря: едкие белые облака кружили по улицам и просачивались «в дома, украшенные к Рождеству». Это помогло наконец осознать всю серьезность ситуации. Как сообщал журнал Lancet, в столице погибло больше людей, чем во время катастрофической эпидемии холеры 1886 года. «Бойня» – статья с таким заголовком вышла в газете Evening Standard, принадлежавшей лорду Бивербруку. В публикации указывалось, что в декабре от смога погибло около 6 000 лондонцев – примерно столько же стали жертвами нацистских бомбардировок Великобритании в сентябре 1940 года, худшем месяце «Блица» (5 957 человек).

«Экономический ущерб – от задержанных рейсов, грязи и замедления торговли – исчисляется миллионами фунтов, – сообщала газета New York Times. – …Многие лондонцы чувствуют страх, если появляется кашель или боль в груди». Правительство Черчилля, министры которого всего несколько недель назад разводили руками, теперь объявило, что рассматривает повторяющийся смог как «крайне важную проблему, решение которой не терпит отлагательства». В эпизоде «Деяние Божье» это резкое изменение курса подается как реакция на трагическую гибель Венеции Скотт.

На самом деле все было не так. Как только стало известно о гибели людей, был запущен процесс расследования и разработки нового законодательства, результатом которого стало принятие в 1956 году Закона о чистом воздухе. Его создание фактически велось двумя партиями, что отражало уважение и даже привязанность друг к другу Уинстона Черчилля и Клемента Эттли. Эти чувства в действительности были гораздо сильнее, чем казалось извне.

Клемент Эттли в сравнении с Уинстоном Черчиллем казался стаканом водопроводной воды рядом с бокалом шампанского или скромным банковским клерком рядом с «псом войны». Однако в течение пятнадцати лет, с 1940 по 1955 год, когда эти двое политиков по очереди занимали офис премьера на Даунинг-стрит, 10, они были куда более близкими друзьями, чем казалось со стороны.

Хлесткие выражения, в которых Черчилль, как считалось, вышучивал человека, который в 1945 году победил его на выборах и занял пост премьер-министра, нам хорошо известны. «Овца в овечьей шкуре». «Скромный человек, у которого есть все основания быть скромным». «Пустое такси подъехало к дому № 10 на Даунинг-стрит, и из него вышел Клемент Эттли». Но нельзя утверждать, что все эти насмешки действительно исходили от Черчилля. В частных беседах он нередко защищал своего немногословного оппонента как патриота – «верного коллегу, который хорошо служил стране в то время, когда она больше всего в этом нуждалась». Он имел в виду ожесточенные дебаты внутри Кабинета министров в военное время, точнее вечером 28 мая 1940 года, после позорного отступления британских экспедиционных сил из Дюнкерка, когда Британия оказалась в положении, которое позднее будут называть «ее самый тяжкий час». Невилл Чемберлен и Эдуард Галифакс настаивали на том, чтобы заключить с Гитлером временное соглашение о перемирии. Вдвоем они выступали против оставшегося без поддержки Черчилля до тех пор, пока по этому поводу не высказались Эттли и его коллега по Лейбористской партии Артур Гринвуд. Они утверждали, что даже простое предложение переговоров о капитуляции может подорвать национальный дух, и Черчилль никогда не забывал о стойкости Эттли в тот момент, который историк Питер Хеннесси позже назвал «двумя самыми важными часами в современной истории Кабинета министров». И даже когда позже соперники дискутировали по политическим вопросам, например о национализации или характере системы социального обеспечения, Черчилль регулярно хвалил твердость, с которой лидер лейбористов – «благородный и галантный джентльмен» – выполнял функции его лояльного и очень эффективного заместителя в коалиционном правительстве. Том самом, которое в итоге выиграло войну.

После войны Черчилль на удивление многое сохранил из политики «социалистического содружества», которую реализовывало в 1945–1951 годах лейбористское правительство Эттли.

Прошло еще тридцать лет, и радикальные консерваторы эпохи Маргарет Тэтчер с удивлением и сожалением обнаружили, что, когда Черчилль в октябре 1951 года снова пришел к власти, он не стал разрушать многие опоры «государства всеобщего благоденствия», которое пытались построить лейбористы, в частности национализацию транспорта и энергетики. Черчилль никогда не был тори, консерватором в строгом смысле слова. «Я английский либерал, – писал он в 1903 году. – Я ненавижу партию тори, этих людей, их слова и их методы». Он гордился тем, что еще в 1908 году в качестве члена теневого кабинета[24] предложил первую схему