Игнатьев закрыл дверь и выдохнул. От него опять воняло. На этот раз не мочой. Но чем-то отвратным.

— Ты в помойке рылся, что ли? — спросила Кристина.

— Заткнись!

Он открыл дверь кладовки и затолкал туда баул.

— Пусть у тебя полежит несколько дней, — сказал Игнатьев.

— А что там?

— Моё шмотьё. Ничего ценного. Я в душ.

Кристина вышла на кухню, села на табуретку и закурила. Голова закружилась сильнее. Её стало тошнить. Она потрогала живот. Этого только не хватало! Надо бы сходить к врачу. И не затягивать с этим. Как же она устала от абортов. Закончится всё это когда-нибудь?

Игнатьев вышел из ванной, напевая песенку.

— Здорово, начальник, у нас тут котлетки, с макарошками и пюре-е-ешко-о-ой…

— Я очень устала, — сказала Кристина.

— Да ты это всё время повторяешь. Не волнуйся. Я ухожу уже. Отдыхай.

— Правда?

— Правда, правда. Только обсохну чуток. Сделай чаю пока.

Он сел, достал смартфон и улыбнулся так широко, что, казалось, рожа сейчас треснет посередине.

— Прекрасно, — сказал Игнатьев. — Абонент снова в сети.

Кристина налила воду в чайник, поставила его на конфорку.

— Что это у тебя в ухе вставлено? — спросил Игнатьев.

— Ой, это беруша…

— Слушай, ты не торчишь?

— В смысле?

— Покажи-ка вены.

Кристина показала.

— Но чем-то закинулась точно, — прищурился Игнатьев.

— Я успокоительное приняла. Немного валерьянки.

Он встал.

— Ладно. Вот что. Дня три-четыре сможешь не работать? Или не здесь.

Кристина пожала плечами.

— Да, я как раз хотела к врачу пойти.

— Вот, правильно, сходи, полечись. Голову проверь. Обследуйся вообще. Я отъеду по делам, может, до конца недели. Но ты будь на связи. Поняла? Не пропадай.

— Я поняла, — сказала Кристина.

— Прелесть! Я пошёл. Не пропадай, говорю.

— А чай?

— Сама пей.

Игнатьев вышел. Кристина выключила чайник. Добрела до кровати и повалилась, с одной затычкой в ухе.

Работяги явились не в семь, а в восемь утра. Двое парней лет по двадцать пять — двадцать восемь. Бобровский впустил их.

— Мы от Гены, — сказал один из них.

— Да, я в курсе, — ответил Бобровский.

— Я Игорь, а это Виталий. Я из Витебска, а Виталий из Могилёва.

— Хорошо.

— А вас как звать?

— Алексей. Только это не важно. Я скоро съезжаю.

— Ладно. Где переодеться?

— Можно здесь. Или на кухне, — сказал Бобровский.

— А нет отдельного помещения? Для отдыха и прочего?

— Есть комната. Но там я.

— Хорошо, — сказал Игорь. — Пока осмотримся. У вас есть стремянка?

— Нет.

Работяги переглянулись: «Ну начинается!»

Бобровский вернулся в комнату и лёг на диван. Ночью он мало спал. Около трёх задремал, в начале седьмого проснулся. Снов не было. Вечером Бобровский позвонил Рите. Ему вдруг захотелось с кем-то поговорить, поделиться. Она долго не отвечала. Потом раздался её сонный голос.

— Извини, — сказал Бобровский. — Я тут в таком положении… Не знаю, с кем поговорить. А получается, что, кроме тебя, и не с кем. Моя жена умерла недавно. Мне нужно выплатить её долг. Или не нужно? Даже не знаю. Завтра у меня насчет этого будет встреча с одним человеком. Ещё меня из квартиры выселяют. Хотя я тут прожил десять лет, но квартира и правда не моя. Так что деваться некуда. А знаешь, для чего моя жена взяла деньги в долг? Чтобы сходить на выступление этого мудака. Она прочитала его книжку, но этого ей показалось мало. Я даже не знал. Но вот что я думаю, она со мной была несчастлива, наверно, хотела свою жизнь изменить. А иначе бы не собралась на это выступление. Да ещё от меня тайком. Сегодня я встретил своего сослуживца. Даже он помешался на этом говне. Ты сама сказала, что это говно, помнишь? Я уже даже думаю: может, продать этот билет и отдать долг? Но можно ли его продать? Нужно выяснить, а времени мало… Ты не слышала, есть такой анекдот про трёхлапого бесхвостого пса. Не помнишь, как он звучит?

Телефон был глух. Рита давно повесила трубку. Бобровский посмотрел на темный экран, нажал кнопку сбоку. Было два часа ночи.

В комнату заглянул один из работяг.

— Я, конечно, извиняюсь. Можно инструмент перенести в кладовку к вам?

— Валяйте, — ответил Бобровский. — Мне всё равно.

Спустя пару минут он услышал, как работяги копаются в кладовке.

— Смотри, карниз.

— Ага.

— Может, Гена снял?

— Да он выдран с мясом.

— И занавеска.

Настин смартфон заиграл песню «The Mamas & the Papas» — «California Dreamin’». Номер был незнакомый. Бобровский ответил. И сразу узнал звонившего.

— Привет, выкидыш! — сказал Игнатьев. — Как оно? Не ложи трубку. Я быстро кое-что скажу, и всё. Твоя баба тебе передаёт привет и переживает, что ты её на кладбище не навещаешь. Сгоняй, проведай, а потом перезвони по этому номеру.

На кухне что-то упало, и послышался мат. Игнатьев отключился. Но Бобровский продолжал держать смартфон рядом с ухом. На могиле Насти стоял временный крест из древесины. На поминках зашёл разговор, что надо бы поставить мраморную надгробную плиту. Или гранитный крест. Что-то основательное. Настины родители стали подсчитывать возможные расходы. Валерий Кузьмич что-то записывал в блокнотике.

— Надо в складчину наверно, да? — сказал он.

— Ну потом видно будет, — ответила Лариса Ивановна и хлопнула рюмку.

Бобровский стал одеваться. Кладбище было за городом. Часа полтора езды. Что он там увидит? Сломанный крест? Или надпись на нём краской из баллончика: «Верни долг, сучара»?

Смартфон снова заиграл. Бобровский схватил его так сильно, что корпус слегка затрещал.

— Нужно немного перенести встречу.

— Встречу? Какую встречу?

— Вы что, пьяный?

— Нет, извините. Я не сразу узнал.

— Ладно. Давайте в половине десятого. Это через час. Успеете?

— Я совсем забыл, — сказал Бобровский.

— Плохо. Вам, получается, это без надобности.

— Нет. Наоборот. Просто кое-что случилось. Сбило меня с толку.