Не успел я опомниться, как очутился в настоящей сказке. Первую неделю я просыпался — и не верил своим глазам. Все сложилось именно так, как обещал шеф. Приемные родители, милейшие люди, куда-то испарились, стоило нам пересесть с Нью-Йоркского рейса на внутреннюю авиалинию. Позже я их встретил в Крепости, мы подмигнули друг другу и разбежались. Они работали под той же вывеской, что и Винченто, но в другом корпусе. За три года я четырежды гостил у них в доме, познакомился с их детьми, и все такое. Но не потому, что они горели желанием меня видеть. Приезжала какая-то комиссия по защите приемных детей, из Департамента штата. Винченто сразу сказал, что мог бы на них забить, потому что у его шефа, доктора Сикорски, связи везде, но не стоит портить отношений. Так что четырежды я изображал счастливого сына в кругу семьи.

А разве я не был счастлив? И что такое счастье для такого урода, как я? Конечно, на дом с автомобилем предстояло заработать, и Винченто напомнил мне об этом в первые же дни. А в остальном он выполнил обещания. Я получил фантастически удобное кресло с электроприводом, отдельный гостиничный номер с санузлом, на первом этаже. С удобной ванной и навороченной техникой. С прикрепленным черным санитаром по имени Дэвид, больше похожим на ресторанного вышибалу. Мы с ним быстро поладили. Я мог носиться на своем электрическом друге по этажам и аллеям сада, а в выходные Дэвид вывозил меня на специальной машине в город или к океану. Пассажирское сиденье в машине выдвигалось вбок, чтобы меня было легче выковыривать. Мы ездили в кинотеатр под открытым небом, где можно было смотреть на экран, не вылезая из авто. Мы ездили на скачки и даже в Диснейленд.

Америка меня вывернула наизнанку, а в Диснейленде я чуть не разревелся. Черт подери! Радуги фейерверков, подсвеченные поющие фонтаны, неописуемое буйство нарядов и украшений, феерия музыкальных стилей, изумительных запахов и улыбок. Свихнуться можно, как здесь умеют улыбаться! Я так и не понял, кто такие истинные американцы. Вероятно, они заседают в офисах корпораций, живут в закрытых виллах и не показывают носа на улицу. Потому что на тротуарах, между сияющими аттракционами, гуляет кто угодно, от русских до папуасов, но только не коренные жители великой страны.

Я не мог, конечно, влезть на карусель, или на горки, но внизу я не чувствовал себя лишним. Здесь встречалось полно счастливо орущих людей всех возрастов на креслах. Инвалиды тут кишели, как тараканы в бабушкиной хлебнице, и я сперва подумал, не вляпались ли мы на общенациональный съезд колясочников. Специальные турникеты и туалеты для нашего брата, лифты и скаты с тротуаров. Дэвид возил меня во все эти искусственные развалины и замки призраков, и никто не косился, наоборот, люди улыбались и помогали нам занять лучшие места.

Здесь каждый норовил тебе улыбнуться! Они словно соревновались, у кого шире отворяется рот! Пусть сколько угодно брюзжат о натянутой улыбке американцев, я сразу вспоминаю, как мама носила меня, шестилетнего, на руках, когда надо было в больницу, и мне хотелось зажмуриться от страха и стыда. Моя закутанная в платок голова лежала на ее плече, и я видел только насупленные, в лучшем случае, жалостливые лица. В транспорте нас толкали, а один раз маме сказали какую-то гадость. Она шла и вся вздрагивала, и я вместе с ней…

От обилия впечатлений до меня не сразу дошло, что инвалидов тут, вероятно, не намного больше, чем в Питере или Москве, они просто не сидят дома. В отличие от здоровых, они разъезжают, поют в хорах, гоняют мяч, стреляют из лука и даже устраивают брачные агентства. А здоровые работают, чтобы оплатить это безобразие.

Помимо развлечений, за меня сразу взялись врачи. Отвезли в госпиталь, где было полно военных, Прогнали через томограф и еще несколько видов сканирования. Ежевечерне запихивали в бассейн и «пытали» током. Впервые я столкнулся с тем, что меня лечат, а не «наблюдают». Коллеги Винченто не интересовались моей прежней историей и не критиковали действия московских медиков. Они набросились на нового эмигранта с таким энтузиазмом, словно обнаружили мою родственную связь с действующим президентом. Две недели я пребывал в полнейшей эйфории и почти забыл, зачем я сюда попал. Доктор Сикорски, наш главный шеф, подарил мне две недели на адаптацию.

А потом мы приехали в Крепость, и мне пришлось очень быстро грохнуться с чудесных американских небес на асфальт. Снаружи Крепость выглядит вполне соблазнительно. Зелень, пальмы и цветы. Полированный камень, приветливые беседки, распахнутые окна корпусов.

Это снаружи.

Стоило машине пересечь ворота, как внутри меня сработал сигнал тревоги, легкое такое недомогание внизу живота. Ворота задвинулись, и через десяток метров мы уперлись во вторую стену, гораздо массивнее первой. Охранники прекрасно знали Винченто и Дэвида, тем не менее, не просто проверили документы, но влезли в салон и заглянули снизу при помощи специальных инструментов.

После вторых ворот мы оставили машину в гараже, а сами оказались в длинной крытой галерее. Кресло довольно долго катили вдоль салатных стен, увитых растениями, пока до меня не дошло, что мы находимся под землей. А затем коридор пошел в гору, и мы снова выпорхнули навстречу солнцу, во внутреннем парке Крепости.

Короткий приступ клаустрофобии уже прошел, и я не успел даже удивиться столь резким неприятным ощущениям. Шуршали фонтанчики вдоль гравийных дорожек, перекликались почти домашние птицы. Облицованные розовой плиткой под мрамор, сверкали на солнце трехэтажные здания в мавританском стиле. Широкие окна, но затемненные, и все до единого заперты. Шелест ветра в верхушках южных, неведомых кустарников, с цветами, настолько огромными, что ветки не могли их удержать. Варварская роскошь на цветочных клумбах, запахи столь густые, что казалось, их можно подержать на ладони, как паутинку. Ряды бормочущих кондиционеров, мягкая мелодия из невидимых динамиков, что-то испанское. На широкое мозаичное крыльцо из бесшумно раздвинувшихся дверей вышел мужчина в белом. Высокий, коротко стриженый человек с кожей, как у молодого аллигатора.

Мужчина улыбнулся, его рот при улыбке немного уходил в сторону. Седой, загорелый и поджарый, он выглядел на пятьдесят пять; я снова ошибся, лет на восемь. Они все тут прекрасно выглядят, бегают трусцой, выжимают сок из фруктов и раз в месяц исповедуются психоаналитику. Великая страна великих людей.

Я посмотрел в глаза улыбающегося хозяина и увидел в них себя, распятого, как лягушонок на столе препаратора.

— Мы так ждали тебя, Питер! — Он коротко повел руками вокруг себя, но никто больше не появился из непроницаемых стеклянных дверей. — Будем знакомы. Меня зовут Пэн Сикорски.

Позади, с мелодичным всхлипом, решетка перекрыла жерло тоннеля, из которого мы пришли.

Я попал в замок к человеку-аллигатору.

В последующие годы меня множество раз вывозили за пределы Крепости, и всегда только этим путем. Другой дороги не существовало; во всяком случае, я ее не обнаружил, пока не добрался до планов строительства. Окна и выходы всех построек, окаймлявших внутренний периметр Крепости, были обращены вовнутрь. В то же время снаружи, чтобы не создавать впечатления пятнадцатиметрового бастиона, стояли точно такие же здания, но с окнами наружу. Между ними оставалось свободное пространство, широкий коридор между двух задних стен. Даже если ловкий каскадер забрался бы на крышу, то перепрыгнуть восьмиметровую пропасть он бы не смог. Разбегаться пришлось бы в гору, под углом в двадцать градусов.