На палубе парома, плывущего в Швецию, под звездным небом, мы с Крисом поцеловались. Это был не вежливый поцелуй в щечку, не нервное соприкосновение губами юных влюбленных, а поцелуй хорошо знакомых партнеров, проживших вместе целую жизнь и боящихся того, что страсть ушла безвозвратно. Мы не просто целовались; мы занимались сексом, в общественном месте, на верхней палубе, в холодном закутке позади спасательной шлюпки, на пароме посреди Ла-Манша. Я нервничала, нас могли застать врасплох, но, когда Крис начал оказывать мне недвусмысленные знаки внимания, я поняла, что он ждет, что вот сейчас я скажу «нет», найду какой-нибудь предлог или выражу беспокойство… Поэтому я решила подыграть ему. Мне нужен был символ перемен, я хотела дать ему понять, что отныне у нас все будет по-другому — мы вновь станем единым целым.

Потом, стоя на носу корабля, в ожидании восхода солнца и появления полоски земли на горизонте, я искренне верила в то, что пришло наше время — начиналось наше самое большое, но и, будем реалистами, последнее совместное приключение в жизни. Оно просто обязано было завершиться полным успехом, потому что мы заслужили капельку счастья. Оно должно быть у каждого, это уже из природы чувств, потому что человек не имеет абсолютного права на счастье, но все-таки его достоин каждый.

На ферме начались свои проблемы: загрязнение скважины, неприятности с Хоканом, другие неурядицы… Впрочем, они были всегда. Мы с Крисом заключили соглашение, что будем вести себя дисциплинированно и заниматься любовью строго по расписанию — мы даже составили график. Нарушения его исключались. И как раз с помощью таких событий, как деревенские танцы, мы рассчитывали создать у себя нужное настроение.

В тот вечер я надела вылинявшее розовое платье, которому исполнилось уже, наверное, лет тридцать. Оно сохранилось у меня еще с тех времен, когда мы с Крисом танцевали в лондонских клубах. Крис надел яркую шелковую рубашку. Она, правда, не была столь древней, как мое платье, но то, что он счел нужным нарядиться во что-либо иное, кроме джинсов и свитера, уже было добрым знаком. Духов у меня не было, и купить их мы себе позволить не могли, поэтому я, насобирав в лесу сосновых иголок, раздавила их. При этом образовалась маслянистая жидкость с сильным запахом, которой я и надушилась за ушами.

Ферму мы покинули, держась за руки, и зашагали по дороге, сквозь темноту, на звуки громкой музыки. Пришли мы с опозданием и даже не сразу нашли амбар, потому что окон в нем не было. Над дверью висела гирлянда тусклых оранжевых лампочек, засиженных мошкарой, обозначая вход, который закрывала тяжелая скользящая дверь из дубовых плах. Крису пришлось навалиться на нее всем телом, чтобы откатить в сторону, и мы остановились на пороге, словно путники ушедших времен, прибывшие в шумную придорожную гостиницу, чтобы укрыться от грозы.

Внутри нас встретил старый добрый запах — алкоголя и пота. Помещение было битком набито танцующими, и от топота ног дрожал пол, а на столах дребезжали стаканы. Никто не остановился, чтобы посмотреть на нас, все были слишком заняты танцами. На сцене играл оркестр: пятеро мужчин в дешевых черных костюмах с черными же галстуками «селедкой» и солнцезащитных очках. Называлась эта местная сборная команда «Блюз Брадерз». Предвзятому наблюдателю их внешний вид мог показаться смешным и нелепым, зато они умели петь по-настоящему и твердо вознамерились сделать так, чтобы гости повеселились от души. Те, кто хотел пересидеть музыку, собрались в задней части амбара, за столами, налегая на принесенную с собой еду и — таких было большинство — спиртное. Бара, в котором можно было бы купить горячительные напитки, не наблюдалось, заведение не имело лицензии на продажу алкоголя; предполагалось, что гости принесут его с собой. Для меня с Крисом это стало неприятным сюрпризом, поскольку мы не захватили ничего и шли сюда в надежде немножко выпить. Но все наши страхи оказались напрасными. Уже через несколько минут остальные гости наперебой предлагали нам спиртное — шнапс из гигантских термосов, разбавленный крепчайшим черным кофе, который они наливали нам, залихватски подмигивая и с понимающим видом подталкивая локтями, так, словно мы перенеслись во времена «сухого закона». Клянусь Богом, смесь получилась адски крепкой: кофеин, сахар и алкоголь, — и очень скоро я захмелела.

Амбар этот Хокану не принадлежал, и он не имел никакого отношения к организации праздника. Я заранее выяснила это еще в начале недели. Любезно поблагодарив его за доставленную свинину, я ни словом не обмолвилась о том, что его угроза возымела свое действие, зато поинтересовалась, любит ли он танцевать. Он презрительно фыркнул и сказал, что нет. Так что я могла быть спокойна — здесь он не появится. После нескольких чашек морошкового ликера с кофе смех мой стал громче, и вскоре я уже не понимала, почему смеюсь. Но все кругом тоже смеялись. Толпа собралась здесь только по одной-единственной причине — как следует повеселиться. Люди съехались со всего района. В отличие от мелкотравчатых местных политиков на пикнике, они с радостью готовы были принять в свои ряды любого, кто думал так же, как и они, и хотел танцевать. Чужаков здесь не было в принципе.

Согреваемые парой чашек дьявольского напитка, булькающего в животах, мы с Крисом вышли на танцпол. Стоило музыке ненадолго оборваться, как я понимала, что в голове у меня кружит сладкий туман. Окружающие пребывали в таком же состоянии, одновременно ахая и начиная обниматься со всеми, кто оказывался рядом. На танцполе можно было целовать кого угодно. И вдруг у двери я заметила Мию. Не знаю, как давно она появилась в амбаре. Девушка стояла, привалившись к тыльной стене. На ней были неровно обрезанные черные джинсовые шорты и белая блузка. Она была единственной молодой женщиной здесь, единственной, кому еще не исполнилось двадцати. И еще она была одна. Ни Хокана, ни его жены нигде не было видно. Несмотря на то что совсем недавно мы с ней имели очень милую и долгую беседу, я вдруг испытала странную застенчивость. В конце концов она сама подошла к нам, похлопала Криса по плечу и спросила, не уступит ли он ей следующий танец. Я почему-то решила, что она хочет потанцевать с Крисом, и, улыбнувшись, ответила согласием. Но Миа покачала головой и заявила, что желает танцевать со мной! Крис рассмеялся и заявил, что это — блестящая идея, а он выйдет на свежий воздух покурить.

Оркестр заиграл вновь. Песня оказалась быстрой, самой быстрой из всех, что они играли до сих пор, и мы стали танцевать — Миа и я. Я была уже изрядно подшофе и спрашивала себя, уж не пришла ли девушка сюда только для того, чтобы поговорить со мной. Чтобы проверить свое предположение, я поинтересовалась, часто ли она бывает на подобных мероприятиях, но Миа покачала головой и ответила, что сегодня оказалась здесь в первый раз. В этот момент я спросила, все ли у нее в порядке. Вся ее выдержка и самообладание улетучились в мгновение ока. Она показалась мне совсем юной и потерянной. Я почувствовала, как ее пальцы надавили мне на спину — вот так…

* * *

Протянув руку, мать подняла меня со стула и вывела на середину гостиной с таким видом, словно собиралась вальсировать со мной. Затем, для еще большего правдоподобия, она положила мои руки себе на талию, воссоздавая сцену происходящего.

Мы продолжали танцевать, но больше она не сказала ни слова. Когда музыка смолкла, Миа отпустила меня. Повернувшись к оркестру, девушка свистнула и громко захлопала в ладоши, восторженно выражая свое одобрение и прерываясь лишь для того, чтобы заправить за ухо прядку волос.