В начале поэмы он встречает у входа в ад льва и волчицу. Внезапно перед ним является Вергилий, чтоб его ободрить; Вергилий говорит, что и он по рождению ломбардец; с тем же основанием Гомер мог бы заявить, что он по рождению турок. Вергилий любезно предлагает показать Данте ад и чистилище и проводить его до врат святого Петра, но признается, что не может войти с ним в рай.

Тем временем Харон перевозит их обоих в своей ладье. Вергилий рассказывает, что ему довелось вскоре после своего прибытия в ад видеть властителя, пришедшего за душами Авеля, Ноя, Авраама, Моисея и Давида. Продолжая свой путь, они обнаруживают места, любезные взору: в одном находятся Гомер, Гораций, Овидий и Лукан, в другом – Электра, Гектор, Эней, Лукреций, Брут и турок Саладин, в третьем – Сократ, Платон, Гиппократ и араб Аверроэс.

Наконец пред ними предстает подлинный ад, где Плутон выносит приговоры осужденным. Путешественник узнает нескольких кардиналов, нескольких пап и немало флорентийцев.

Писано ли сие в стиле комическом? Нет. Выдержано ли в жанре героическом? Нет. В каком же вкусе создана эта поэма? В довольно странном.

Но есть в ней строки столь удачные и простодушные, что они не устарели за четыреста лет и не устареют никогда.

Впрочем, поэма, где папы помещены в ад, достойна особого интереса: комментаторы истощили всю свою проницательность, стараясь определить в точности, кого проклял Данте, и опасаясь ошибиться в столь серьезном предмете. […]

Слово «изящество» – élégance – по мнению некоторых, происходит от латинского electus – избранный. Иного латинского слова, с которым может быть связано его происхождение, мы не видим; в самом деле, все, что изящно, отмечено отбором. Изящность – сочетание точности и приятности.

Понятие изящности применяют к скульптуре и живописи. Elegans signum[134] противопоставляется signum rigens[135], изображение соразмерное, округлые очертания которого выражены пластически, изображению слишком жесткому, дурно выработанному.

Суровость древних римлян сообщила слову «elegantia» смысл уничижительный. Они видели в изящности притворство, жеманство, недостойные степенной серьезности древних. «Vitit non laudis fuit»[136], – говорит Авл Гелий. Они называли «изящными мужчинами» примерно тех, кого мы сейчас именуем петиметрами, bellus homuncio[137], а англичане – «красавчиками»; ко времени Цицерона, однако, когда нравы стали в высшей степени цивилизованными, слово «изящ ный» приобрело похвальный смысл. Цицерон сотни раз пользуется им, чтобы отметить лоск, присущий человеку или речи; в ту пору говорили даже «изящная трапеза», чего мы никогда не скажем.

Понятие изящества в языке французском, как и у древних римлян, связано со скульптурой, живописью, красноречием и в особенности с поэзией. В отношении к живописи и скульп туре оно не вполне совпадает с понятием «грации».

Понятие «грация» приложимо главным образом к лицу, никто не скажет «изящное лицо», как говорят «изящные контуры»: причина здесь в том, что грации всегда присуща некая одушевленность. […]

Изящность речи не есть красноречие, но она часть его, красноречие не сводится к гармонии, мере, но требует и ясности, и меры, и отбора слов.

Есть в Европе языки, где изящная речь редкость: жесткие окончания, изобилие согласных, необходимость многократного повтора вспомогательных глаголов в одном предложении оскорбляют ухо даже местных уроженцев.

Речь может быть изящна, не будучи хорошей, поскольку изящество лишь достоинство словесной формы, но речь не может быть совершенной, не будучи изящной.

Поэзия нуждается в изяществе в еще большей степени, нежели красноречие, ибо оно – часть гармонии, столь необходимой стиху. Оратор может убедить и даже взволновать речью, лишенной изящества, чистоты, гармонии. Поэма не произведет впечатления, если она не изящна: изящество – одно из основных достоинств Вергилия. Гораций в своих сатирах и посланиях не столь изящен; посему он и в меньшей степени поэт, sermoni propior[138].

Камень преткновения как в поэзии, так и в ораторском искусстве в том, что изящество не должно быть достигнуто за счет силы, поэту здесь, как и во всем остальном, приходится труднее, нежели оратору, ибо коль скоро гармония есть основа его искусства, он не может допустить стыка неблагозвучных слогов; подчас он оказывается перед необходимостью несколько пожертвовать мыслью ради изящности выражения; затруднения такого рода неведомы оратору. Следует заметить, что в изяществе всегда есть легкость, однако не все, что легко и естественно, непременно изящно. […]

О комедии редко говорят, что она написана изящно. Наивность и стремительность обиходного диалога исключают это достоинство, свойственное иным родам поэзии.

Изящество, на первый взгляд, противопоказано комическому: вещь, высказанная в изящной форме, не вызывает смеха, однако стихи «Амфитриона» Мольера, если не считать прямых острот, по большей части изящны. Смешение богов и людей в этой единственной в своем роде; пьесе, а также неправильные стихи, складывающиеся в мадригалы, быть может, являются тому причиной.

Мадригалу изящество нужнее, нежели эпиграмме, ибо мадригал ближе к стансам, а эпиграмма ближе к комическому; мадригал создан для выражения тонкого чувства, а эпиграмма – смешного.

В величественном изящество не должно бросаться глаза, это ослабило бы впечатление. Похвала изяществу! Фидиева Юпитера[139] Олимпийца была бы сатирой на него, обратить внимание на изящность Праксителевой Венеры вполне допустимо.

Слово «ēpos» означало у греков «речь», следовательно, эпическая поэма и была речью, а в стихи ее облекали потому, что в ту пору еще не возник обычай повествовать в прозе. Это кажется странным, но тем не менее соответствует истине. Некий Фересид[140] слывет первым греком, прибегшим к прозе для написания истории, наполовину правдивой, наполовину лживой, как почти все истории древности.