— Не вежливо, — кивнул Георгий, не позволяя разрастись конфликту. — Давай знакомиться. Как тебя зовут?

— Мы с вами в курилке два раза знакомились, вы не помните? Я Сева. Для друзей — Севочка. А вы — Георгий Максимович, я знаю.

— Скотч пьешь, Сева?

Парнишка расплылся в улыбке.

— Ой, нет! Я никого не хочу напрягать!

Рослик, чей строгий профиль с откинутыми надо лбом волосами напоминал изображения римской богини Минервы, покосился на Георгия.

— Может, следовало сначала узнать и мое мнение по этому поводу?

— Ты против? — Георгий Максимович выразил лицом легкость мыслей и чувств. — Это же твой приятель. Потом посадим его на такси.

По драматическому характеру его молчания Георгий понял, что Рослик давно отрепетировал сцену их встречи. Представление срывалось из-за Севочки, который выскочил из кулис, как прикормленная буфетчицей кошка, имеющая неизменный успех у публики даже при скромных внешних данных и небогатом даровании.

Звучное имя Ростислав сокращали по-разному, но Георгий как-то сразу окрестил его Росликом. В этом прозвище, словно стоящем на полупальцах и тянущемся вверх, звучал тот же тон, что и в пропорциях узкого тела с высокой шеей и удлиненными конечностями, в мелодике его немужского сипловатого голоса. Он танцевал в частной труппе, занятой развлечением туристов: фольклорные шоу, «Лебединое», «Жизель». Небольшие роли, соло в кордебалете, иногда поездки за границу. Всегда трезво оценивал свой потенциал — не всем же блистать в Мариинском или у Эйфмана.

Три, нет, уже четыре года назад Георгий ехал с какой-то затянувшейся допоздна встречи, и под колеса ему выскочил подвыпивший, чем-то сильно расстроенный молодой мужчина с волосами цвета льняной соломы, с нездешним абрисом бледных щек. Георгий угостил его кофе в ночной закусочной, довез до дома, прослушал хорошо темперированную жалобу в адрес вероломного друга-хореографа, соблазнившегося юными прелестями воздушного акробата.

Мир богемы, цирк на воде, спешите, наши клоуны не умеют плавать…

Поначалу с ним было легко и занятно — яд сухощавого, натренированного в злословии ума источался на товарищей и недругов по ремеслу, на круг балетоманов, сопричастных общему пороку, плотно сомкнувших ряды вокруг учебных, открытых и закрытых сцен города. Ряды, в которых они обнаружили немало общих знакомых. Через полгода Георгий помог ему переселиться из многокомнатной коммуналки в отдельную квартиру в зеленом районе, обставить новое жилье. Но с обретением защиты от враждебного мира в скорлупе житейского благополучия Рослик постепенно утратил и свой воинственный задор, и нервную пылкость, и половину обаяния. Душа его вдруг сделалась тяжеловесной и бескрылой, как его прыжки, как добротная приземистая мебель белорусского производства «под старину», которую он выбрал для спальни и прихожей.

— Ну, расскажи, как твои дела? Как гастроли? — спросил Георгий, вспомнив, что в последний раз они встречались как раз перед отъездом труппы за рубеж.

— Гастроли нормально, — ответил Рослик, так и не опустив брезгливо поднятую в адрес рыжеволосого приятеля бровь. — Хотя был изматывающий график. Почти вся Скандинавия, с ночными переездами. Стокгольм, Копенгаген, Амстердам… В Амстердам я просто влюбился. Наверное, снова поеду в феврале. Кстати, меня там все принимали за местного. Не только из-за цвета волос. Я очень комфортно себя чувствовал. Никто не верил, что русский…

— А меня в Турции за своего принимают, — влез в беседу рыжий Севочка. — Только не надо комментариев, что Турция дешевка! Во-первых, я сам знаю, а во-вторых, всё равно они живут лучше нас. Они в Евросоюз скоро вступят. И вообще, там тепло и много красивых мужиков, а у нас ни того, ни другого. Понятно, о присутствующих я не говорю.

За то время, что Георгий не был в малометражной квартире Рослика, она ещё уютнее укуталась занавесками и коврами, ещё наряднее расцвела островками комнатных растений. В кухне по деревянной сетке цеплялся вьюнок, дозревали на невысоком деревце лимоны. В ванной поселились керамические гномы, держащие на головах плетеные корзинки для банных принадлежностей.

Завалив диван целым ворохом шуршащих пакетов, Рослик заботливо укрыл прикроватный столик салфеткой, начал расставлять тарелки с закусками, стаканы. Принес лед. Севочка бросился перебирать сокровища — шелковые рубашки, шарфы, колготки, ещё какие-то яркие предметы, назначение которых было Георгию неизвестно.

— Вот это я хочу! И это, и это, — восклицал рыженький, подмигивая Георгию в зеркало всем своим веснушчатым лицом, некрасивость которого несколько искупалась живостью. — Прямо всё бы взял, был бы спонсор! Я померю, Слав?

Ничуть не скрывая очевидных намерений, он тут же разделся до трусов, и Георгий на минуту почувствовал, что небольшое жилистое тело парнишки, покрытое яркими веснушками с ног до головы, волнует его, по крайней мере, живей, чем красота Рослика и перспектива остаться с бывшим возлюбленным наедине.

Он глотнул виски и сразу почувствовал, как алкоголь приятно разливается в крови. Почему-то он уже предвидел, что напьется сегодня допьяна.

— Зачем шмоток-то столько навез? — спросил он, пытаясь поймать Рослика за руку и привлечь к себе. — Поездку «отбить»?

Тот не дался, брыкнул головой, откидывая с глаз длинную чёлку — всегда делал так, если врал или нервничал.

— Я покупал всё для себя, а продаю, что не подошло. Или разонравилось.

— А я хочу в Японию, — заявил Сева, примеряя кацавейку, расшитую золотыми блестками. — Меня, кстати, звали в шоу «Русская тройка». Турне по десяти городам, контракт на год. За год можно язык выучить и там остаться. Ну как?

В новом наряде он проскакал по комнате, сделал пируэт.

— И кем тебя звали в это шоу — левой пристяжной? — не удержался в рамках приличий Рослик.

— Ой, как смешно! А вы где одеваетесь, Георгий Максимович? В Париже, наверное? У вас такой костюм, и галстук, и туфли…

— Давайте-ка сюда, — позвал их обоих Георгий. — Жоранем, как говорят у нас в Париже.

Рослик, поколебавшись, всё же уселся на мягкий подлокотник кресла, дал себя обнять. Севочка без смущения втиснулся с другой стороны. Спросил, подняв бокал:

— За что пьем?

Георгий вспомнил излюбленный тост Маркова, подходящий к ситуации.

— За то, чтобы нам иметь право первой ночи, а не последнего слова.

— Нет, если уезжать, только не в Японию, — заявил Ростислав, пригубив виски. — Во-первых — там землетрясения, во-вторых — никогда не привыкнешь, всё другое. Америка — страна тупых и жирных… Нормально можно жить только в Европе, особенно в Скандинавии. И не только на бытовом уровне. Главное — культура общения. Люди сдержанные, лояльные ко всему. В каждом городке на тысячу жителей есть гей-бар. Перестаешь себя чувствовать существом второго сорта.

Георгий чувствовал, что за его словами прячется какой-то дополнительный смысл, но не хотел думать об этом сейчас. Он спросил, просто чтобы не казаться равнодушным: