В те годы ехать с «красной арбой» в аул было равносильно подвигу. В летние каникулы, а то и в учебную пору драматическая студия, в которой занимался Ашир Таганов, часто выезжала в села. Студийцы в неизменном сопровождении аульных мальчишек, взбивая пухлую дорожную пыль, шагали в четком строю мимо высоких байских глинобитных заборов, наглухо закрытых дверей. Юноши громко распевали песню, вызывавшую бессильную злобу богачей:

Бай завистливый и хмурый…

Тьма отар среди песков.

Снять бы, думает он, шкуры,

Как с баранов, с бедняков…

Приезжие артисты остановились на просторном аульном кругу – мейдане, разгрузили арбы, расставили неказистую декорацию. Дети тянут уже за собой стариков, старух, за ними нерешительно, по одному, по двое, подходят взрослые… Хочешь, чтобы туркмен откочевал, проезжай мимо него с кочевкой. Люди идут на спектакль один за другим. И вот представление началось… Те, кто боялся артистов, теперь выглядывают из своих юрт в дверные щели, в прорехи. Тайные зрители выдают себя: их смех прорывается наружу, и собравшиеся на мейдане отвечают им дружным хохотом.

Кочевой аул этот расположен на берегу пресноводного озера Ясхан, разлившегося по древнему руслу Узбоя. В спектакле, приготовленном для кочевников-скотоводов, Аширу поручено играть роль бая. Представление идет своим чередом… По развитию действия баю надо прятаться от дайхан, чтобы уйти от заслуженного возмездия; и тут на сцену вбежал молодой чабан могучего телосложения, схватил Ашира за шиворот и с неподдельным гневом вкатил ему затрещину: «Вот тебе, проклятый бай!..» На помощь артисту кинулись коллеги, они еле вырвали Ашира из рук искренне разъярившегося парня.

– Осточертели эти баи в жизни, кровопийцы проклятые, а тут еще их на сцене показывают! – горячо оправдывался чабан.

Хохотали кочевники-скотоводы, старики и дети, девушки и парни, а также и весь эскадрон, которым командовал Таган, сопровождавший в далекий рейс на озеро группу студийцев. После спектакля отец подошел к сыну. Таган впервые видел спектакль и был поражен, что его Ашир на глазах преображался то в ревкомовца, то в бая или даже в забитую девушку-ковровщицу.

– Смотрел я на тебя и думал: сын ты мой или кто другой? – взволнованно говорил Таган. – Вроде баями мы никогда не были, а ты на сцене как живой бай. Откуда только слова берешь? Строчишь, как из максима… Сам выдумываешь?

– Бывает, что и сам… Не язык мой говорит, душа говорит… А вообще-то пьесы драматурги пишут, есть такие грамотные люди…

– Ты бы, сынок, бабу не играл, – тихо попросил отец. – Ты же у меня джигит… Позорно вроде бы…

– Не я, так другой джигит сыграет, – улыбался Ашир неожиданной наивности отца. – Во всей Туркмении пока нет ни одной артистки. Не отпускают родители девчат учиться, вот женские роли и достаются нам, парням.

– Ну если так, то можно, – неохотно соглашался Таган.

Этот разговор вызвал немало смеху у всех слушавших, в том числе и у комиссара эскадрона Ивана Розенфельда, друга и наставника Тагана.

А на второй день, когда эскадрон вместе с группой студийцев уходил из аула в Ашхабад, вместе с ними ехал молодой чабан Аташ Мередов, который чуть было не побил на сцене Ашира за то, что артист походил на бая. Начал Аташ учиться в городе, вскоре вступил в комсомол, стал активным чоновцем, его взяли в кавалерийский отряд. И во всем эскадроне не было равного Мередову меткого стрелка, не было более бесстрашного пулеметчика, неутомимого следопыта и веселого певца.

Ровно три месяца пробыли студийцы в Каракумах. От кочевья к кочевью, от колодца к колодцу, на конях и верблюдах, на ишаках, а то и пешком, от Ясхана до горных аулов Больших Балхан, по северо-западному Устюрту почти до самого Каспия дошла «красная арба», ведомая молодым коммунистом Аширом Тагановым.

Юноша так привык к своей новой жизни, что не хотел расставаться с отцом, Розенфельдом, с веселыми, неунывающими красноармейцами, к которым успел привязаться. На перроне джебельского вокзала Ашир заскучал. Прощался с отцом – ком подступил к горлу, защемило сердце, словно чуяло, что разлучается навсегда.

Едва Ашир сдал экзамены в театральной студии, стал полноправным артистом, получил диплом – к нему в общежитие приехал нарочный из Центрального комитета Коммунистической партии (большевиков) Туркменистана. Это было почти невероятным для молодого артиста. Его пригласили на беседу и предложили немедленно выехать с особым заданием в родной аул Конгур.

Причины столь спешной поездки Аширу объяснили кратко, но четко. Дело в том, что осенью в село были направлены два молодых коммуниста, муж и жена Бегматовы – Игам и Марина. Молодым людям было дано задание наладить в Конгуре ликбез, сплотить коммунистов, объединить бедноту против баев и их прихвостней. В аул нередко наведывались басмаческие отряды, работать Бегматовым приходилось нелегко. Они то и дело слышали: «Привезли с собой какого-то ликбезу, а сами байские земли будут отрезать». Еще накануне появления посланцев из города басмаческий юзбаш Хырслан от имени Джунаид-хана пригрозил аксакалам: «Не вздумайте послать людей в ликбез… Сперва большевики ликвидируют безграмотность, а потом аульной рвани землю и воду отдадут. Ослушаетесь – весь аул спалим!»

Сколько Игам и Марина ни ходили от мазанки к мазанке, от юрты к юрте, как ни уговаривали людей записываться в школу, дайхане, испуганно кланяясь на ходу, старались поскорее скрыться с глаз, а иные даже не впускали к себе за высокие глинобитные заборы. Сельские коммунисты потребовали от Бегматова немедленно провести в ауле земельную реформу, урезать у баев земли, отобрать воду, а там, глядишь, дайхане осмелеют… Обладая чрезвычайными полномочиями, которыми облек Бегматова сам председатель Совнаркома республики Кайгысыз Атабаев, Игам согласился с коммунистами… Удалось создать комиссию по проведению реформы, но под давлением баев, муллы и других зажиточных лиц в нее оказались выдвинутыми люди ненадежные, байские земли по кумовству они стали записывать сынкам богатеев, близким родственникам, и безземельные дайхане опять остались голышом и без воды. Сын ташкентского железнодорожника Бегматов сразу не сориентировался в сельских многовековых традициях и обычаях. Жена его – дочь полкового комиссара, совсем недавно окончившая московскую фельдшерскую школу, приехавшая в Ашхабад с санитарным поездом, тоже мало знала аульные порядки…Видя, что земельно-водной реформе грозит полный провал, Игам сам предложил коммунистам написать письмо в ЦК партии, в котором для поддержки своих начинаний просил прислать в Конгур отряд красноармейцев. На это в Центральном Комитете партии Туркменистана не пошли. В аул был срочно командирован уроженец этих мест Ашир Таганов.

По дороге в Конгур Ашир дотошно перебирал в памяти знакомых аульчан, аксакалов-старейшин, сверстников, всех, кого помнил. С теплотой подумал о соседе дайханине Агали Ханларе, сметливом, бывалом человеке, пользовавшемся на селе большим авторитетом. Поговаривали, что он тайком от аульных аксакалов ездил в Москву, виделся там с известными людьми. Лишь родичам и друзьям рассказывал Агали Ханлар о поездке в столицу страны, о встрече с самим Лениным, показывал красную картонку – пропуск для входа в Кремль – и короткую записку вождя на получение пары новых сапог. В последнюю минуту, на складе, Агали раздумал получать обувь – записка самого Ильича дороже всяких сапог. О своем необычном путешествии в заснеженный город России дайханин не распространялся, не ровен час – налетят басмачи, несдобровать.