— Давай, родной, давай! — Он привстал на стременах, пригнувшись к гриве. — Ближе!

До дубравы оставалась всего сотня метров — но серый уже наступал волкам на пятки. Самый задний, коротко оглянувшись, шарахнулся от коня в сторону — и остался жив. Андрей нагнал второго. Тот тоже оглянулся, но вместо того, чтобы спасаться, попытался цапнуть коня за ноги, кинулся под брюхо. Зверев, пригибаясь, сколько можно, взмахнул рукой — грузик кистеня выскользнул из рукава и четко впечатался хищнику между глаз. Волк полетел кубарем, а паренек еще раз пнул пятками брюхо:

— Гони!

Матерый чуть повернул голову, оскалился, попытался увеличить скорость, но до леса все равно никак не поспевал. Внезапно он подпрыгнул и, перевернувшись в воздухе на сто восемьдесят градусов, оказался к преследователю мордой. Тут же взметнулся в прыжке. Андрей понял, что раскрытая пасть вот-вот схлопнется на горле коня, и рванулся из седла навстречу. Они со зверем столкнулись в воздухе — он угодил волку плечом в грудь, сграбастал пальцами густую шерсть на боках и, падая, обеими руками рванул ее вбок, как метатель молота рвет рукоять своего снаряда. В тот же миг он грохнулся на спину, но и матерый, отлетев в сторону, заскользил на боку по насту, взмахивая лапами. Наконец изогнулся, вскочил. К этому мгновению паренек тоже был на ногах. Глаза врагов встретились — и волк прыгнул снова, метясь уже в его, Андрея, горло. Зверев, чуть приседая, отклонился вправо и назад, взмахнул кистенем.

Секунда — и когда морда матерого оказалась на уровне его уха, грузик стремительно ударил между ушами. Послышался тихий «чмок», и глаза зверя погасли. На землю упало уже мертвое тело.

— Ни себе чего! — облегченно выдохнул Андрей. В ногах ощутилась внезапная слабость, и он сел прямо на снег.

— Барчук! Ай, молодец, барчук! Молодец! — подъехав, засмеялись холопы. — Никак загрызть волка хотел? Весь в отца!

— Че скалитесь, пустобрехи? Коня лучше поймайте! Не видите, ускакал? — появился Пахом.

— Спасибо тебе, дядька, — улыбнулся ему Андрей.

— За что, барчук?

— За шишечки, Пахом, за шишечки сосновые. Сам не представляю, как я ему ухитрился в такой позе точно в темечко попасть! Повезло…

— Повезет, барчук, когда кошель на дороге найдешь. А для всего прочего стараться надобно. Ты так и будешь сидеть, пока снег не растает?

Паренек спрятал грузик обратно в рукав и поднялся. Его серого скакуна уже поймал один из холопов и вел за собой в поводу. Другой, держа за задние лапы, волочил за собой мертвого хищника. Подъехав ближе, кинул рядом с матерым:

— Тоже твой, барчук. Ты, вижу, токмо самых крупных выбирал?

— Это они меня выбирали, — отмахнулся Андрей. Спустя несколько минут третий холоп привез двух зверей, подбитых стрелами, а затем Вторуша кинул в общую кучу рычащего хищника со связанными лапами и перевязанной же мордой, в которую была почти целиком вбита меховая шапка.

— Живой, что ли? Как же вы его?

— А это я, сынок, — подъехав, сообщил боярин, — глядя на тебя, тоже решил детство вспомнить, руками задавить. Ты чего на волка-то прыгнул?

— Так получилось. Времени не оставалось для замаха. Он мне чуть коня не зарезал. В общем, деваться было некуда.

— Молодец, сынок! Иной ведь коня бы лучше отдал… — Боярин спешился, оглядел добытых зверей. — Крупные твари… Эк ты их, одним ударом. Пахом!

— Да, боярин!

— Шкуры со зверей сними, да в светелке сыну постелешь. Такой добычей гордиться не грех. Пусть теперь у Андрюши под ногами валяются. А этому, матерому, голову отрежь, и у стремени его повесь. Там пускай теперь скалится. Глянь, Вторуша, а волков-то пятерых завалили!

— Зябко чего-то, — передернул плечами Андрей. — А еще волков тут нет? Как-то больно быстро все кончилось.

Все опять засмеялись.

— Ты токмо при смердах деревенских такого не скажи, — попросил боярин. — Решат, будто ты это зверей на их голову скликаешь. А что до охоты… Ну, коли ты по баловству сему заскучал, можем завтра прокатиться, зайцев погонять. Матушку с собой возьмем — тоскливо ей, небось, в четырех стенах.

К обижаемой волками деревне охотники вернулись спустя час — торопиться было некуда, а потому ехали они неспешным походным шагом. Возле колодца скинули добычу, распугав сидящих на лавке старушенций. Спешились, отпустили подпруги. Вторуша кинул в черную глубину кадушку, через несколько мгновений вытянул на свет зеркало теплой чистой воды.

От домов опять начали подтягиваться смерды. К тому времени, когда охотники, пустив кадушку по кругу, утолили жажду, вокруг собрались, наверное, все обитатели селения.

— Глянь на этих матерых, Ерема, — с тайной гордостью указал боярин. — Сын мой в одиночку взял. Одного и вовсе руками. Похоже, смертны твои разбойники, хитрец ты мой. Обычному кистеню поддались.

Народ изумленно охнул, начал креститься. Андрею даже горячо стало от восхищенных взглядов.

— Мы же их гоняли, батюшка, — скинув шапку перекрестился седой крестьянин, который, видимо, считался здесь старшим. — Не раз ходили, искали.

— Видать, так искали, Ерема, что найти не могли.

— Заговоренные они все же, боярин, — опять перекрестился мужик. — Ей богу, заговоренные. Как бы прятались так долго, коли не заговоренные? А ну, перекинутые все же?

— Видишь, связанный один дергается? Оставь себе да пригляди, допроси с пристрастием. Коли обратно человеком станет, можешь кол осиновый в сердце забить, дабы не плодилась нежить всякая. А что тебе расскажет, через неделю поведаешь, как оброк в усадьбу привезешь.

— Ужель через неделю, боярин? — удивился Ерема. — Грязник же еще!

— Ты по сторонам посмотри, грешник. Какой же грязник, коли снег вокруг? Полузимник, считай, пришел — ноябрь по-христиански.

— Мы, боярин, с волками-то за скот боялись сильно. Сена совсем не заготовили…

— Ой ли, Ерема? Завсегда ты себе на уме был!

— Вот те крест, боярин! Вот же они, звери, нечто не веришь?

— Ладно, грешный, — вздохнув, махнул рукой Василий Ярославович. — Медом возьму.

— Дык, боярин… И в лес ходить было боязно… — Имея на руках неоспоримые факты «форс-мажора», старшина всеми путями пытался выбить хоть какую-то поблажку.

— Устал, верно, добрый молодец? — Андрей вздрогнул от неожиданности, но это была всего лишь девица. Та самая, с голубыми глазами и острым носом, что выглядывал из белого пухового платка, окаймляющего лицо. — Испей кваса домашнего. И благодарность за избавление от напасти прими.

— Спасибо… — принял ковш Зверев, но его руку тут же перехватил вездесущий Пахом:

— Не тому даешь, красавица. Боярин пить просил. Ему и неси.

Белый вывернул рукоять ковша из руки воспитанника, вернул селянке. Та, сверкнув взглядом, шагнула к Василию Ярославовнчу, но тут же оступилась и упала, пролив желтый квас на снег. Вокруг засмеялись над ее неуклюжестью, и девушка побежала к дому.