болезненной процедурой записи в мобильную гвардию молодежи 1864–1866 гг. рождения, которая ранее уже прошла баллотировку и, вытащив «хороший номер», считала себя полностью свободной от военной службы. Подобная «запись в армию задним числом» прошла, к удивлению самих же властей, относительно спокойно. Число попросивших об освобождении от службы было значительно ниже планки в 10 %, с которой правительство было готово смириться. И все же новый военный закон дал удобный повод к активизации агитации политических противников Второй империи, что привело в марте 1868 г. к беспорядкам и арестам в двух десятках городов, включая Тулузу, Бордо, Ним и Марсель[161].

Хотя к лету полное спокойствие было восстановлено, подобный общественный отклик стал одной из причин, почему правительство сочло за благо не созывать и не отправлять на учения мобильную гвардию. Летом 1869 г. власти попытались созвать парижские батальоны мобильной гвардии для охраны общественного порядка в столице, но те сами оказались столь политизированы, что к этой практике больше не возвращались[162]. Мобильная гвардия, по меткой оценке одного исследователя, осталась «немногим больше, чем идеей»[163]. Свою лепту внесла и скоропостижная смерть Ниэля на операционном столе в 1869 г. Все попытки глубокой модернизации призывной системы, таким образом, провалились.

Преемник Ниэля, генерал Эдмон Лебёф, ставший весной 1870 г. маршалом, отличался меньшей энергией и большей долей неоправданного оптимизма. Прославился он, в первую очередь, своим уже упомянутым выше заявлением о том, что французская армия «архиготова». Лебёф сомневался в пользе мобильной гвардии и вполне сознательно замедлил реализацию закона 1868 г. Он также свернул деятельность созданной предшественником специальной железнодорожной комиссии из числа военных и гражданских лиц, призванной централизовать управление частными железнодорожными компаниями и военные перевозки с началом мобилизации[164].

Следует признать, что новому министру приходилось действовать в условиях сокращения военного бюджета. Лебёф в этой ситуации сосредоточился на менее резонансной реорганизации французского Генерального штаба и военного министерства, не имевшей немедленного благотворного эффекта. Он рассчитывал, что действующая армия будет насчитывать около 500 тысяч человек, из которых 300 тысяч смогут начать действовать в течение трех недель после начала кампании. В реальности эти надежды оказались иллюзорными.

Еще одной проблемой была организационная структура армии мирного времени. Территория Франции была разделена на семь командований (одно из них — Алжир), которые на бумаге обозначались как армейские корпуса, и 23 дивизии. Однако это были чисто административные единицы, которые ни в коей мере не соответствовали составу дивизий и корпусов в военное время. Главным мотивом их создания была забота об общественном порядке. Главы командований имели широкие полномочия и должны были регулярно информировать императора об общественных настроениях вверенных им регионов. Пост был очень престижным: ежегодное денежное содержание лишь немногим уступало министерскому[165].

Корпуса мирного времени сильно разнились по численности войск, им не были приданы на постоянной основе артиллерийские части. Генерал Трошю в своей нашумевшей анонимной книге «Французская армия в 1867 году» писал, что за исключением таких крупнейших городов, как Париж и Лион, а также Шалонского лагеря, где наличествующие войска скорее «соединены вместе, нежели организованы», солдаты и артиллерия были изолированы друг от друга и так распылены, что «это иногда приобретает характер величины бесконечной»[166]. Входившие в состав дивизий подразделения в лучшем случае собирались вместе один-два раза в году на маневрах. Единственным полноценным армейским корпусом можно было назвать только гвардию.

В случае военной кампании, таким образом, формирование армий было чистой воды импровизацией. Ни штабов, ни интендантских служб в мирное время у них не было. Единственным достоинством подобной системы была экономия средств: штаты мирного времени были существенно сокращены за счет вспомогательных служб. Трошю указывал также на дань «феодальной традиции»: времени, когда необходимость «иметь войска везде понемногу» отвечала задаче поддержания общественного порядка и экономического процветания гарнизонных городков [167]. Изъяны подобной устаревшей системы в современных условиях, когда все большую роль играла скорость мобилизации и развертывания, были вполне очевидны как императору, так и генералам. И Рандон, и Ниэль на посту военного министра готовили проекты создания постоянных дивизий и корпусов[168]. Подобная реорганизация приблизила бы французскую армию к прусской модели. Тем удивительнее, что эта реформа так и не была реализована.

Французская армия, впрочем, могла похвастаться своим вооружением. Сразу же после австро-прусской войны Наполеон III настоял на ее немедленном перевооружении новейшими скорострельными винтовками системы Шаспо. Это была первая винтовка во французской армии, заряжавшаяся с казенной, а не с дульной части, что позволяло пехотинцу перезаряжать свое оружие лежа. Французской военной промышленности предстояло в кратчайшие сроки освоить массовое производство этих винтовок, включая новое технологическое требование полной унификации и заменяемости деталей. Стандарты нового промышленного века были достигнуты лишь наполовину: детали с разных заводов подходили друг к другу плохо. Тем не менее, к лету 1870 г. силами нескольких крупных казенных военных заводов было произведено чуть более 1 млн Шаспо. Еще 350 тыс. винтовок более старых систем были переделаны в казнозарядные силами частных фирм[169]. Все вместе это с лихвой обеспечивало потребности армии в стрелковом оружии.

Винтовки Шаспо превосходили прусские игольчатые ружья системы Дрейзе и по скорострельности, и по эффективной дальности стрельбы (более чем в два раза). Так, прицельная дальность стрельбы винтовки Шаспо составляла 1200 метров, игольчатой винтовки — 600 метров[170]. Французская пехота получила в распоряжение действительно грозное и совершенное по меркам того времени оружие. Разумеется, оно не было лишено недостатков; к их числу относились сильная отдача (многие французские солдаты предпочитали в результате стрелять от бедра) и плохой прицел[171]. Вызывала вопросы и меткость французских солдат; впоследствии барон Зедделер, сопровождавшей в качестве российского военного наблюдателя прусскую армию, писал, что немцы «в отношении подготовки в стрелковом деле были выше французов <…> Масса французских войск стреляла плохо»[172].

В Пруссии сознавали свое отставание в области пехотного вооружения. Однако на масштабное перевооружение и пехоты, и артиллерии попросту не было средств. Поэтому преимущества французской винтовки старались преуменьшать. Альфред фон Вальдерзее, отправившийся в качестве военного атташе в Париж в начале 1870 г., получил от директора всеобщего военного департамента прусского военного министерства генерала Подбельского указание не беспокоить короля слишком благоприятными высказываниями о винтовке Шаспо: «Король после таких докладов устраивает нам трудные беседы, а мы все равно ничего не можем изменить <…> Кроме того, у Шаспо множество недостатков»[173].

В дальнейшем, уже в ходе войны, прусские командиры нередко вооружали трофейными французскими винтовками своих солдат. Нечто более или менее сопоставимое с винтовкой Шаспо имелось лишь у баварской армии в лице винтовки системы