(это и был ваш муж), прячется под кровать. Мы как закричим истошным голосом: «Воры!» Прибежали альгвасилы и вытащили мнимого коррехидора из его убежища. Все узнали дядюшку Лукаса, и моя госпожа тоже. И как увидала она, что на нем мужнино платье, так ей и представилось, что он убил нашего хозяина, и она запричитала, да так жалобно — камни и те, кажется, заплакали бы!.. А мы все кричим: «В тюрьму! В тюрьму! Вор! Убийца!» Тут еще и не такие слова были сказаны… а дядюшка Лукас прислонился к стене, как мертвый, и не может рта разинуть. Ну, а потом видит, собираются вести его в тюрьму: «Что, говорит, я сейчас скажу, лучше бы мне никогда не говорить. Сеньора, я не вор и не убийца; вор и убийца моей чести находится в моем доме, он лежит в постели с моей женой».

— Бедный Лукас! — вздохнула сенья Фраскита.

— Бедная я! — тихо прошептала коррехидорша.

— Вот и мы так говорили: «Бедный дядюшка Лукас, бедная сеньора!» Потому… по правде сказать, сенья Фраскита, нам уже было известно, что хозяин на вас заглядывается… И хотя никто себе не мог представить…

— Кормилица! — прикрикнула на нее коррехидорша. — Прекрати…

— А я начну! — сказал один из альгвасилов, воспользовавшись заминкой, чтобы взять слово.

— Дядюшка Лукас ловко провел нас: и по платью и по походке мы приняли его за коррехидора. Явился он сюда не с добрыми намерениями, и если бы сеньора почивала, представляете себе, что бы могло получиться?..

— Ну, уж ты тоже! Молчи лучше! — вмешалась повариха. — от тебя слова умного не услышишь! Так вот, сенья Фраскита, дядюшке Лукасу, чтобы объяснить, как он попал в спальню хозяйки, пришлось сказать, что у него был за умысел. Конечно, госпожа не могла удержаться и вкатила ему такую затрещину, что половина слов так и застряла у него в горле! Я тоже ругала его на чем свет стоит, хотела глаза ему выцарапать, — потому, сами понимаете, сенья Фраскита, хоть он и ваш муж, а приходить с такими намерениями…

— Ну, поехала балаболка! — воскликнул привратник, вырастая перед ораторшей. — Одним словом, сенья Фраскита, выслушайте меня, и вам все станет ясно. Сеньора поступила так, как должна была поступить… А потом, когда немного успокоилась, не пожалела дядюшку Лукаса и, приняв в соображение, что сеньор коррехидор вел себя недостойно, обратилась к Лукасу примерно с такими словами: «Хоть у вас были бесчестные намерения, дядюшка Лукас, и хотя я никогда не прощу вам этой наглости, все-таки пусть ваша жена и мой муж некоторое время думают, что попались в собственные сети и что вы с помощью этого переодевания отплатили им той же монетой. Этот обман будет нашей лучшей местью. А когда понадобится, мы его раскроем». После того как наша госпожа так здорово все это придумала, они с дядюшкой Лукасом обучили нас, что мы должны делать и говорить, когда вернется его милость. Вот я и огрел Себастьяна Гардунью по хребту — да так, что он поди до второго пришествия не забудет!

Привратник кончил свой рассказ, а сеньора коррехидорша и мельничиха долго еще после этого перешептывались, поминутно обнимали и целовали друг друга, а по временам не могли удержаться от смеха.

Жаль, что мы не слышали их разговора!.. Но читатель без особого труда может себе его представить; и уж если не читатель, то во всяком случае читательница.

Глава XXXV

Приказ победительницы

В это время в зал вернулись коррехидор и дядюшка Лукас, одетые каждый в свое платье.

— Теперь разберемся в том, что касается непосредственно меня! — сказал достославный дон Эухенио де Суньига.

Стукнув два раза жезлом об пол, чтобы набраться сил, словно некий чиновный Антей, который чувствует себя слабым, пока не коснется земли своим символом власти, он обратился к жене с неописуемой важностью и напыщенностью:

— Мерседита, я жду твоих объяснений…

Между тем мельничиха встала и в знак примирения так ущипнула дядюшку Лукаса, что у того потемнело в глазах.

Коррехидор остолбенел, наблюдая эту молчаливую сцену: он никак не мог уяснить себе столь беспричинное примирение. Кисло улыбаясь, он снова обратился к жене:

— Сеньора! Все уже объяснились, за исключением нас с вами. Рассейте мои сомнения… Я требую этого как супруг и коррехидор!

И он снова стукнул жезлом об пол.

— Так вы уходите? — воскликнула донья Мерседес, приближаясь к сенье Фраските и не обращая внимания на дона Эухенио. — Ну что ж, идите и не беспокойтесь: это происшествие не будет иметь никаких последствий… Роза! Посвети им. Идите с богом, дядюшка Лукас!

— Ну, нет! — вмешался Суньига. — Дядюшка Лукас отсюда не уйдет! Лукас останется под арестом, пока я не узнаю всей правды! Эй, альгвасилы! Именем короля!..

Ни один из служителей не поспешил на зов дона Эухенио. Все смотрели на коррехидоршу.

— Это мы еще посмотрим!.. Сейчас же отпусти их! — сказала она, наступая на своего супруга и изысканно предлагая всем удалиться, — то есть, кивнув головой, приподняв пальчиками платье, она присела в грациозном реверансе, который был тогда в моде и назывался торжественным.

— Но я… Но ты… Но мы… Но они… — мямлил старикашка, цепляясь за платье своей жены и мешая ей докончить столь изящно начатый поклон.

Все было напрасно. Никто не обращал внимания на его милость!

Как только все посторонние удалились и в зале остались лишь рассорившиеся супруги, коррехидорша удостоила наконец своего мужа ответом, но тон у нее при этом был такой, каким, вероятно, говорила царица всея Руси, меча громы и молнии на опального министра и приказывая ему удалиться в Сибирь на вечное поселение.

— Проживи ты хоть тысячу лет, все равно не узнаешь, что произошло сегодня ночью в моей спальне… Если бы ты сам тут был, как это тебе полагалось, у тебя не было бы надобности спрашивать о случившемся. Меня же с этих пор ничто и никогда не заставит потакать твоим прихотям. Я тебя презираю настолько, что, не будь ты отцом моих детей, я сию же секунду вышвырнула бы тебя с балкона, а уж к себе в спальню я тебя не пушу никогда!.. Спокойной ночи, кабальеро!

Произнося эти слова, которые дон Эухенио выслушал покорно, ибо наедине с женой он всегда держался робко, сеньора проследовала в кабинет, а из кабинета в спальню и заперла за собой дверь. Бедняга коррехидор, оставшись один посреди зала, с беспримерным цинизмом пробормотал сквозь десны (за неимением зубов):

— Ну-с, сеньор, не думал я так легко отделаться! Гардунья подыщет мне замену.