едва заметная улыбка натягивает сухую голубовато-бледную кожу Моро. — Но она была хороша.

— Несомненно. Она была хороша, иначе я бы не был таким идиотом, — скептически киваю я.

— Любовь, Джером, почти всегда делает нас глупее, чем мы есть, — глубокомысленно произносит Моро. — Это огромное удовольствие, которому не стоит противиться. Даже боль и отчаяние в конце приятны.

— Я бы так не сказал, — с сомнением возражаю в ответ на абсурдное высказывание Квентина.

— Ты слишком молод, — небрежно отзывается он. — Послушай умирающего циника. В пятьдесят ты будешь вспоминать с ностальгией о своём разбитом сердце. Любовные трагедии всегда оставляют неизгладимый след, напоминают о том, что когда-то мы были по-настоящему живы. Не счастье и счастливая любовь дают нам ощущение существования в этом мире, а боль. Острая, пронизывающая, сжигающая — только такая боль способна прочувствовать истинную природу человеческой натуры. Потери, трагедии, расставания и в противовес им минуты несоизмеримого счастья и блаженства. Разве мы ценили бы случайные радости, если бы в нашей жизни не было столько страданий?

Я не отвечаю, не собираюсь поддерживать новый виток философских рассуждений Моро. Я больше чем уверен, что он заказал убийство своей жены и моей матери, и все его рассуждения о страданиях и любви кажутся мне лицемерными и насквозь лживыми.

— Ты найдешь ее, свою кустарную розу, — продолжает Моро. — И ты сам знаешь, что нужно сделать, чтобы увековечить память о своих несбывшихся иллюзиях.

Прищурив глаза, я внимательно смотрю в бесстрастное лицо собеседника, пытаясь понять, правильно ли я прочитал то, что прозвучало между слов.

— Срезать с корнем, — кивает Квентин.

Внутри меня вспыхивает ярость, я едва сдерживаюсь, чтобы не схватить ублюдка за грудки и не швырнуть через весь зал. Это то, что он сделал с моей матерью. Срезал. Подонок. Но его время не настало. Хладнокровие и терпение — я помню его советы.

— А после, Джером… — делает паузу, чтобы смочить горло. — После у тебя не останется уязвимых мест, в которые могут попасть пули твоих врагов. Твоя невинная девочка будет любить тебя даже без сердца, она — настоящее сокровище. Береги ее.

— Не сомневайся, глаз не спущу, — стиснув челюсти, говорю сквозь зубы. Моро удовлетворённо кивает.

— И поторопись с переездом. Ты нужен мне здесь. Я могу помочь с поиском достойного дома.

— Мы справимся, — слишком резко отвечаю я. Квентин соглашается легким движением головы.

— Отлично. Меньше хлопот для меня, — небрежно пожимает плечами, смотрит на кого-то за моей спиной и сообщает приглушенно: — К нам направляется Генри Лайтвуд. Он уже в курсе, что в скором будущем ему предстоит вести дела, связывающие Медею и Триаду, исключительно с тобой. Постарайся произвести правильное впечатление. Его смущает твоя молодость, но он доверяет мне. Не подведи.

Я оборачиваюсь и сталкиваюсь лицом к лицу с Лайтвудом. Еще в прошлый раз он произвел на меня впечатление жесткого и самоуверенного человека. Властный пронизывающий взгляд оценивающе изучает меня с головы до ног. Я помню о его ориентации, и меня не смущает промелькнувший интерес в прозрачных ледяных глазах. Подобные взгляды не редкость в том необременённом моральными устоями обществе, в котором я вынужден ежедневно вращаться.

— Мистер Морган, мои поздравления, — мужчина протягивает холеную руку, на запястье которой я замечаю стильные, но отнюдь не самые дорогие часы. Возможно, памятный подарок. Я быстро отвечаю на рукопожатие.

— Спасибо, сэр, — сдержанно благодарю я.

— Ваша супруга само очарование. И похоже, мой друг, как и многие здесь, попал под ее чары, — Лайтвуд кивком головы показывает в другой конец зала. Проследив за его взглядом, я замечаю у стола с десертами уже троих любителей пирожных. К Эби с Ребеккой присоединился любовник Лайтвуда. Не уверен, что мне стоит беспокоиться по этому поводу, хотя Моро что-то говорил о разносторонних вкусах молодого помощника президента Триады.

Эбигейл

— Вы даже не представляете, как приятно видеть двух красивых девушек в потрясающей форме, поедающих с аппетитом пирожные. Редкое зрелище на подобных мероприятиях, — минуя приветствия, заявляет молодой парень с броской экзотической внешностью и скучающим выражением лица. Он безупречно одет и шокирующе красив, но при всем этом выглядит слегка небрежно, раскованно, его словно тяготит вечеринка не меньше, чем меня. Но он обязан тут находиться, что его бесит до скрежета зубов.

— Дино Орсини, — расплывается в улыбке Ребекка.

Похоже, эта старая корова всех тут знает. Бывалая прошмондовка. Прилипнув к парню, она целует его в обе щеки и не в воздух, как тут принято, а по-настоящему.

— Боже, ты как всегда прекрасен. Я бы съела тебя, если бы не боялась, что мне отрежут язык, — добавляет она чувственным воркующим голосом, и я закатываю глаза, откусывая от шоколадного пирожного, которое держу на крошечной тарелочке.

— Не преувеличивай проблему. Я всегда готов предложить альтернативу. Было бы желание, — он беспечно подмигивает Ребекке, и его пронзительный взгляд возвращается ко мне. Потрясающие глаза, темные, грешные, обжигающие. Кто этот парень? Киноактер? Модель?

— Невероятно горяч, да? — вслух и достаточно громко заявляет Ребекка, толкая меня локтем.

Орсини без тени смущения ухмыляется, берет печенье с моей тарелки и беспечно закидывает себе в рот. Я ошарашенно хлопаю ресницами, пока он тщательно пережевывает мое лакомство. Какого хрена?

— Тысяча долларов, — заявляет он, подхватив пару бокалов шампанского с подноса мимо проходящей официантки. Один протягивает мне, из второго делает внушительный глоток. Ребекке даже не предлагает, у нее уже есть. Мои брови медленно ползут вверх.

— Хмм?

— Пирожное, которое мы съели. Стоит тысячу долларов.

— А я уж размечталась, что это цена за ночь, — встревает Ребекка. Я же несколько растеряна и не знаю, как себя вести со странным и жутко-симпатичным парнем.

— Ты меня недооцениваешь, дорогуша. Разве что за один оргазм, — улыбается наглец, и я не могу не обратить внимание на его сексуальные губы. Если бы я уже не отдала свое сердце одному сексуальному самоуверенному засранцу, то точно бы потеряла голову от циничного красавца.

— Я дам десять тысяч, но ты же не возьмешь, — чувственно смеется Ребекка.

Что за вульгарная баба? Она думает о чем-то, кроме молодых смазливых парней и сексе? Или это у нее возрастное? Я не слепая, чтобы не заметить, что на моего