– Да, это большое дело, конечно.

Они стали переговариваться короткими фразами, очевидно, чтобы я не очень-то и понимал, о чем они говорят. Но мне было ясно, что они – Райком, НКВД, что они видели, что было спасено почти пятьдесят человек детей. Я считаю и тех, кого нам пришлось выпроводить. Их мы тоже прежде накормили.

В доме паромщика мы подробно обговорили, что необходимо нашему лагерю. Я предложил им такую идею: раз с меня сняты все обвинения, я бы мог устроить на Пионерской поляне пункт общественного питания.

– Здесь столько ходит голодных людей. А если мне выделять немного пшена, соли, то все это довольно просто устроить. Можно и палатки поставить, чтобы людям было, где отдохнуть.

Секретарь все это записал. Через три дня приехала группа, и мне сообщили, что моя инициатива поддерживается райкомом. Мне поручили организовать на Пионерской поляне пункт общественного питания, для чего выделяются палатки, полевая кухня, посуда и немного продуктов, а также для охраны военнослужащий НКВД с оружием.

Я поблагодарил за поддержку и пообещал, что рыбу мы организуем. У меня достаточно ребят, которые хорошо ловят, и мы знаем места, где ловить и как ловить.

– Только пункт этот будет существовать отдельно от моего лагеря. Лагерь мой пускай существует до того времени, когда будут организованы детские дома, и дети будут по ним распределены.

Они согласились с этим.

На другой день приехали люди в форме НКВД, поставили несколько палаток. Сначала установили три палатки, а потом добавили еще несколько по мере того, как про пункт разнеслась молва. Привезли солдатскую кухню, как и обещали.

Вот здесь мы и организовали тогда на Пионерской поляне такой пункт питания. Сюда приходили голодные, истощенные люди, которым больше некуда было идти. О нашей кухне быстро узнали, поэтому мы не прекращали работу даже по ночам.

Это были самые тяжелые 46-47-е годы. И когда к концу сорок седьмого года урожай был собран более или менее приличный, когда были открыты столовые, наш пункт закрыли. Кухню эту увезли, палатки – тоже. Всех детей, как и меня, определили в детдом. Через некоторое время меня вызвали в райком, вручили грамоту за то, что в тяжелые годы я помог многим выжить, и направили меня учиться в Москву.

Направили меня учиться в Москву, как они выразились, в «дип-школу». Я вначале не понял, что такое «дип». Но они объяснили, что учиться я буду на дипломатического работника. Приехал в Москву, там меня встретили, конечно, очень хорошо. За годы обучения я многому научился. Хотя часть программы я знал еще с партизанского отряда, когда нас учил Петр Федорович. Нас много там было, таких как я – детдомовских, у которых не было родителей. Когда выучился, стал работать. Считал свою работу самой нужной, самой необходимой до тех пор, пока нас не бросили…

…Он помолчал, немного подумав.

– Да… А специалисты были из нас очень хорошие. Жалко, что многие в криминал пошли. Я не пошел в криминал, хотя были предложения, хорошие, заманчивые. Я ушел в честный бизнес. Занялся бизнесом, не таким большим, как некоторые, но достаточным для того, чтобы нормально жить и чувствовать себя человеком.

Он замолчал.

– А вы женаты? – спросил я его немного погодя.

Он посмотрел на меня грустными глазами, а после сказал:

– В нашей специальности нельзя иметь ни жену, ни детей. Разведчики не имеют права на личную жизнь. Мы – люди государства, поэтому личная жизнь была не для нас. А потом… потом уже и поздно было…

Он еще немного помолчал.

– Слушай, а давай-ка еще мы с тобой по сто грамм, – предложил он мне.

У меня не было возражений, мы еще выпили по рюмке коньяка. Костер догорал, наш фонарь светил. На той стороне тоже светили огни, освещая Кубань.

– Я немножко пройдусь, – сказал Галуха и встал.

Я промолчал, остался сидеть и думать над тем, что, прожив целую жизнь, человек остался один. И я представил, что если бы сейчас узнали люди, которых он здесь кормил из этого казана, которые приходили, опухшие от голода, а некоторых приходилось даже приносить сюда, которых он откармливал, за которыми ухаживал… Если бы они узнали, что командир их сейчас здесь, у казана, то они бы не только сами, но их дети и внуки прибежали бы сюда, чтобы поклониться ему, сказать ему спасибо, что он сумел один, будучи совсем молодым мальчишкой, совершить этот подвиг во имя России. И служил всю жизнь России. Такие люди и делают мощное государство. И мне бы хотелось, чтобы таких людей было много… Ничего не сломило Галуху: ни война, ни голод, ни разруха, ни эти дикие девяностые годы – он знает жизнь. Правда, за знание это ему пришлось дорого заплатить… Заплатить тем, что он навсегда остался одинок.

По работе я много дел имел с разными НИИ. Ученые – народ такой: когда заключаешь с ними договор, они обещают выполнить работу вовремя, как оговорено, но когда приходит время закрывать этап работы по договору, то приезжает гонец. Он начинает объяснять, что в науке бывает отрицательный результат, но это тоже результат, полезный для науки. Он говорит, что результаты, на которые вы надеялись, пока не получены, но к следующему этапу все будет сделано! А пока он просит подписать отчет. Отчет, естественно, не соответствует договорным обязательствам. Обычно такие отчеты не подписываешь.

Если завлаб не справляется и заказчик не хочет ждать «завтраков», подключается замдиректора института. Этот уже пытается давить авторитетом, обещает лично проконтролировать выполнение работы, просит отсрочку до следующего этапа. В общем, уговаривают как могут! Но и мотив у них есть: если отчет не будет подписан, коллектив всего института может пострадать – не получить премии…

Только лишь с одной лабораторией я работал, у которой никогда не возникало таких вопросов. Всегда недели за две до закрытия этапа приезжал человек с отчетом, где были указаны реальные результаты работы, которые меня вполне удовлетворяли, но я с завлабом не был знаком. Знакомство было заочным – по телефону. Договора подписывали, но он никогда не приезжал ко мне, а я ни разу не заходил к нему. Обычно приезжал заместитель или еще кто-то. Однажды я спросил зама, почему никогда не приезжает заведующий лабораторией.

– А он у нас невыездной, – ответил зам.

– Как? Уже те времена прошли, когда люди были невыездными.

– Нет, он у нас даже за город не выезжает. У него работа и дом, больше никаких интересов.

«Странно», – подумал я. В очередную командировку я, наконец, приехал в НИИ и прошел в лабораторию, чтобы познакомиться с заведующим лабораторией. Фамилия завлаба – Носов. У нас на Руси было так, что если дается прапрадеду кличка или прозвище, то она потом и становится фамилией. Очевидно, раз Носов, то человек должен был быть с большим носом. Но перед собой я увидел человека с аккуратным и ровным носом. Правда, передвигался он плохо – у него не сгибалась правая нога. Видимо, было повреждено колено, и он ходил, занося ее кругом.