— Сколько ты хочешь за это, старик?

— Половину того, что мы выручим.

— На каких условиях ты будешь ставить?

— Два к одному. А может, три.

— А если я выйду против Борчи?

— Выкинь это из головы, парень. Мы хотим заработать, а не разоряться на гроб.

— Какие тогда будут ставки? — настаивал Друсс.

— Десять к одному или двадцать — одни боги знают! Друсс вынул из кошелька десять серебряных монет и высыпал их в ладонь старика.

— Объяви, что я хочу выйти против Борчи на один оборот часов.

— Груди Асты! Он тебя убьет.

— Если не убьет, ты получишь сто монет серебром, а то и больше.

— Так-то оно так, — признал старый Том и криво усмехнулся.

Толпа медленно собиралась вокруг арены. Знатные господа в шелках и тонко выделанной коже с дамами в атласе и кружевах занимали самые высокие сиденья. Внизу располагались купцы в остроконечных шляпах и длинных плащах. Среди такого многолюдства Друссу сделалось не по себе. В зале становилось все более душно и жарко.

Ровене не понравилось бы это место, шумное и набитое народом Друсс помрачнел при мысли о ней — узнице, отданной на произвол желаний Коллана. Чтобы не думать об этом, он стал вспоминать недавний разговор с Зибеном. Ему нравилось дразнить поэта — это помогало преодолеть вынужденное сознание того, что оратор, может быть, и прав. Друсс любил Ровену всем сердцем, но при этом отчаянно нуждался в ней и порой не знал, что сильнее — любовь или нужда. Почему он хочет спасти ее? Потому, что любит, или потому, что без нее он пропадет? Этот вопрос мучил его.

Ровена успокаивала его мятежный дух так, как никто другой. Она помогала ему видеть мир глазами добра — необычное и чудесное ощущение. Будь она сейчас с ним, он тоже преисполнился бы омерзения к этому потному толпищу, жаждущему боли и крови. А так у него только сердце бьется чаще, чем всегда, и растет волнение в ожидании боя.

Его светлые глаза отыскали в толпе толстяка Тома — тот разговаривал с высоким человеком в красном бархатном плаще. Человек с улыбкой отвернулся от Тома и подошел к великану Борче. Боец выпучил глаза и рассмеялся. Друсс ничего не слышал за шумом, но его охватил гнев. Борча — человек Коллана, возможно, один из тех, кто схватил Ровену.

Старый Том вернулся к Друссу и увел его в относительно тихий уголок.

— Дело на мази. Теперь послушай, что я скажу: по голове не бей. Многие обломали себе руки об этот череп. Он имеет привычку подставлять под удары лоб. Бей по туловищу да следи за его ногами — он мастер лягаться. Как тебя, кстати, звать?

— Друсс.

— Ну, Друсс, поймал ты медведя за причинное место. Если он заденет тебя, не пытайся держаться: он треснет тебя башкой и раздробит тебе нос и скулы. Отступай и прикрывайся, так можешь.

— Отступать будет он, — рявкнул Друсс.

— В храбрости тебе не откажешь, но с такими, как Борчa, ты еще не встречался. Это живой молот.

— Ты мастер поднимать настроение, — хмыкнул Друсс. — Какие ставки ты заключил?

— Пятнадцать к одному. Если удержишься на ногах, получишь семьдесят пять серебром, не считая первоначальных десяти.

— Хватит этого, чтобы купить рабыню?

— Зачем тебе рабыня?

— Хватит или нет?

— Смотря какая рабыня. Есть такие, что и сотни будет мало. Ты имеешь кого-то на примете?

Друсс достал из кошелька последние четыре монеты.

— Поставь и эти тоже.

— Это все твое достояние?

—Да.

— Видно, не простая это рабыня.

— Это моя жена. Коллан увез ее силой.

— Коллан часто этим промышляет. Твоя жена, часом, не колдунья?

— Что такое?

— Ты не обижайся, но Коллан нынче продал Кабучеку-вентрийцу какую-то колдунью. Пять тысяч серебром взял.

— Нет, она не колдунья. Просто горянка, милая и славная.

— Ну, тогда тебе и сотни хватит — только сперва ее надо выиграть. Тебе уже доводилось получать удары кулаком?

— Нет, но как-то на меня упало дерево.

— И что же, ты лишился чувств?

— Нет, только в голове ненадолго помутилось.

— Ну, с Борчей тебе покажется, что на тебя упала гора. Надеюсь, ты это выдержишь.

— Там увидим, старик.

— Если упадешь, ныряй под веревки — не то он тебя затопчет.

— Ты мне нравишься, старик, — улыбнулся Друсс. — Ты не из тех, кто подслащивает лекарство, верно?

— Только горькие лекарства приносят пользу, — с кривой усмешкой ответил Том.

Борча упивался восхищением толпы, боязливым уважением мужчин и томлением женщин. Право же, он вполне заслужил эти молчаливые овации, которыми наслаждался последние пять лет. Оглядывая голубыми глазами ряды зрителей, он увидел Мапека, первого министра, вентрийского посланника Бодасена, и еще дюжину вельмож, приближенных эмира. Лицо его хранило невозмутимость. Всем известно, что Борча не улыбается никогда — разве что в песчаном круге, когда противник начинает шататься под его железными кулаками.

Он взглянул на Грассина, разминавшего мускулы, и улыбка чуть было не тронула его губы. Пусть другие думают, что Грассин просто упражняется перед боем — он, Борча, видит страх в его движениях. Борча окинул взглядом других бойцов. Немногие смотрели в его сторону, а те, что все-таки поглядывали, избегали встречаться с ним глазами.

Слабаки, все до одного.

Борча вздохнул полной грудью, расправляя могучие легкие. В зале было жарко и влажно. Подозвав одного из своих секундантов, Борча велел ему открыть большие окна по обоим концам склада. Второй секундант сказал:

— Какой-то простофиля хочет выйти против тебя на один оборот часов, Борча.

Раздраженный боец подозрительно оглядел толпу. Все взоры были устремлены на него. Выходит, они уже знают? Он запрокинул голову и рассмеялся.

— Кто таков?

— Горец какой-то. Юнец лет двадцати.

— Ну, в таком возрасте глупость простительна. — Никто из тех, кто видел его в деле, не решился бы на четырехминутный бой с первым бойцом Машрапура, но раздражение Борчи не стихало.

Он знал, что одних рук и ног для победы мало. Победа — это смесь отваги и уверенности, роняющая семена сомнения в душу противника. Человек, который верит, что его соперник непобедим, проигрывает заранее, и Борча годами создавал себе репутацию непобедимого.

За последние два года никто из охотников не осмеливался сразиться с ним — до сегодняшнего дня.