Стены, казалось, качались от сотен звуков. Гончая стоял посреди старого помещения, слыша очередь автоматов, слыша неистовый вой и наблюдая за происходящим. Его невидимые глаза осторожно, чтобы выстрелы не задели, летали под самой крышей и показывали, как его собаки появлялись со всех сторон и бросались на людей, которые их убивали — одну за другой. Но собак ему было не жалко: это как пули в обойме или стрелы в колчане — кто их жалеет? Темнота подарила, чтобы он щедро тратил их на других — и он тратил, радуясь каждой нанесенной царапине и порезу, каждому прокушенному плечу и каждому перекошенному лицу.

Однако из всех тварей по-настоящему радовала лишь одна — та, которая, рыча, загоняла Павловского все глубже в здание, и он, такой смелый на словах, сейчас трусливо отступал. Отступал и мазал — а псина все вела, не давая ему прицелиться поточнее. Если был Волкодав видел это, он бы посмеялся над своим же щенком, который сам заходил все дальше в ловушку и даже этого не понимал.

Гончая расхохотался, собаки рядом довольно заурчали — и вдруг застежка глухо щелкнула за ухом. Смех мгновенно оборвался, и в помещении повисла тишина. Пальцы торопили поправили застежку, фиксируя маску на лице — хотя именно маску он предпочитал считать своим настоящим лицом. Именно маску видели все его жертвы — и до этой ночи лишь один человек знал, кто скрывается за ней. Потому что однажды сорвал ее.

— Посмотри на себя, — держа за шею, как щенка, Волкодав толкнул его к зеркалу. — Видишь хоть что-то особенное? За что с тобой вообще можно считаться? Ты просто жалкое ничтожество! В котором ничего нет…

Лицо, которое он в тот момент увидел в зеркале, резко загорелось — словно вместе с маской этот ублюдок сорвал с него и кожу, раздел его до самых костей, до самого нутра и выволок наружу. Ярость, злость, обида захлестнули душной волной. Можно было призвать собак, можно было приказать им наброситься и растерзать Волкодава прямо там… Но он ничего не сделал, лишь продолжал стоять, как в ступоре, и смотреть на самого себя.

Гончая и сам себе не мог признаться, но он не выпустил собак, потому что боялся. Нет, вовсе не Волкодава. Боялся, что и его собаки посмотрят на него с пренебрежением, презрением, как смотрели все — и ему будет стыдно даже перед собаками за то, какой он есть. А когда он надевал маску, вся злость и унижение оставались внутри. Когда он в маске, никто не смел так на него смотреть.

Так что со щенком Волкодава у него были свои счеты. С сыном он сделает то, что всегда мечтал сделать с отцом.

Что там происходило у остальных, было уже не важно. Его летающие глаза показали, что парень совсем близко. Отстреливаясь от его собачки, свернул в последний проход и наконец ступил на почерневший от крови пол. Сам пришел дурачок в капкан, из которого живым ему не уйти.

Усмехнувшись, Гончая стремительно вскинул руку. С пальцев сорвалась чернота и выбила из рук щенка автомат, который отлетел в угол и с грохотом упал на пол. Десяток собак, бывших здесь, мигом кинулись к новому гостю, обступая его со всех сторон, злорадно воя, сужая кольцо. Начиналась любимая часть. О, как же ему нравилось загонять, окружать жертву собаками, а потом неспешно выходить самому, наслаждаясь ужасом в чужих глазах.

Однако в глазах напротив сейчас читалось лишь спокойствие, а потом этот щенок и вовсе ухмыльнулся.

— Ну вот я тебя и поймал, — сказал он.

Гончая озадаченно замер. Неужели отец ему в детстве отбил все мозги? А Волкодав в принципе мог.

За кожаной маской раздался глухой смех, прокатившийся по всему помещению.

— Ты меня поймал?..

Следом заурчали и собаки, словно подхватывая хохот своего хозяина, и начали обступать меня все более плотным кольцом.

— Это я тебя поймал, — довольно изрек этот собачатник. — Это помещение — цех забоя. Здесь было больше всего смертей, здесь мои возможности просто безграничны…

Он небрежно взмахнул рукой, и из темных стен вырвались еще с десяток псин и кинулись к кольцу вокруг меня, делая его еще толще — рыча, показывая клыки, но не набрасываясь, пока их хозяин не закончит свой пафосный перформанс.

— Ты отсюда больше не выйдешь, — заявил он. — Ну что, тебе страшно?

— Это тебе, похоже, страшно, — заметил я, оглядывая скалящихся тварей вокруг. — Всю жизнь страшно. Верно?

Будто отвечая вместо него, собаки зарычали еще яростнее. Из огромных перекошенных пастей забрызгали капли скверны. Какая же нечистая работа. Я окутал себя густой темной дымкой.

— Думаешь, — усмехнулся Гончая, — это защитит от их клыков?

От их клыков, может, и не защитит — а вот от твоих слюней точно.

— Что, сводишь со мной счеты за отца?

— А что твой отец мне сделал? — отозвался он. — Мне он ничего не сделал.

— Конечно, — согласился я. — Кто ты такой, чтобы он тратил на тебя силы? С тобой он попросту не считался.

Миг — и в глазах, видных сквозь прорези в кожаной маске, снова появился такой знакомый детский ступор.

— А вообще не надо быть моим отцом, чтобы с тобой не считаться. Правда в том, что с тобой не считаться может кто угодно. Даже маленькая девочка на улице…

Собаки вокруг начали рычать еще злее. Змейка в моей тени задергалась, готовясь выскочить наружу, однако я послал ей мысленную команду сидеть спокойно и не нервничать. Мы здесь для того, чтобы нервничали другие.

— Поэтому ты и носишь маску. Боишься, что без нее все поймут, какое ты на самом деле ничтожество. И перестанут тебя бояться, даже когда ты с кучей собак. Потому что ты, — добавил я, глядя на чужую кожу поверх его лица, — просто косплеер. Слабак, который всю жизнь изображает…

— Да что ты понимаешь⁈ — словно придя в себя, рыкнул этот собачатник.

— А давай проверим.

На моих пальцах мгновенно заиграла чернота. Резко вскинув руку, я пульнул ее в его ухо — туда, где сверкала застежка. С глухим щелчком она распахнулась, и маска, которую он не успел удержать, соскользнула с лица прямо на пол.

В воздухе моментально повисла тишина. Собаки вокруг замерли, как вкопанные, и заткнулись, пока их хозяин отчаянно хватался за лицо, прикрывая его руками — будто там ужасное уродство, а не обычный невзрачный фейс, каких тысячи в толпе. Уже по тому, что он все время ходил в маске, я понял, что он закомплексованный слабак. Как там говорил Садомир? Гончая не любит показывать себя. А почему не любит? Ответ был простой.

Потому что он не любит себя.

— Неужели, — в полной тишине продолжил я, — когда ты