утром и ранними долгими вечерами, в которых единственной отрадой Елены было глядеть со стороны, как Арсен, то и дело ероша пятерней волосы, работает над своей диссертацией, вчитывается в какие-то книжки, ворошит свои собственные записи, чтобы найти нужный ему листочек, изучает какие-то справочники…

По субботам с ночевкой приходил Гришик, и Елена занималась с ним русским языком, попутно сама перенимая у него некоторые армянские слова. Ее успехи удивляли Арсена. Елена уже довольно хорошо понимала по-армянски и говорила, можно сказать, сносно. Позанимавшись часа два, Елена и Гришик принимались дурачиться на равных, придумывая всевозможные игры прямо на полу, возле уютно потрескивающей железной печки, и Арсен не мог сдержать улыбку, глядя на то, как они вдруг начинали спорить на разных языках: его жена на русском, мальчик — на армянском.

Но вскоре кончилось и это.

Как-то вечером, в конце ноября, Арсен попросил Елену приготовить что-нибудь из еды, чтобы утром взять с собой.

— Мне надо съездить в Степанакерт, позавтракать не успею, так хоть в дороге перехвачу.

— Если бы не моя работа… — мечтательно начала Елена. — Я с тобой хочу.

Арсен рассмеялся.

— Я тебя все равно не взял бы с собой, Лен. Вон как развезло дороги. Да я там недолго. К вечеру вернусь, ты, наверное, еще на работе будешь. Может, на обратном пути Гришика с собой прихватить? Тебе еще не надоело с ним заниматься?

— Да что ты! Мы так привязались друг к другу. С ним уже договорились, он и так придет ко мне. А зачем ты туда едешь?

— Вызвали в областной агропром, да и других дел накопилось.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Было уже начало четвертого, когда Арсен вышел из здания агропрома. Дождь заметно усилился.

— Как же ты поедешь сквозь эту чертову муть? — сказал один из работников агропрома Ашот, школьный товарищ Арсена, проводив его до машины. — Скоро ливень зарядит.

— Придется, — пожал плечами Арсен. — Не ночевать же здесь.

— А что, негде? Пойдем ко мне.

— Да нет, спасибо, Ашот, завтра погода может быть еще хуже. Осень есть осень. Просто дома ждут. Ладно, поеду, а то уже темнеет.

— У Орлиного Гнезда будь осторожен!

— Там-то как раз легче пройти — каменисто, под шипами не разъезжается.

— В такую погоду везде разъезжается, — сказал Ашот.

Хмурое небо низко висело над серой землей, словно пришитое к ней толстыми серебряными жгутами разыгравшегося ливня. Машина шла, медленно переваливаясь в ямках, наполненных мутной бурой жижей, из-под передних скатов вырывалась прозрачная пленка воды и тут же ложилась на край дороги, словно перебитое ливнем крыло диковинной птицы. Рулевое колесо непроизвольно дергалось под руками, и Арсену приходилось сжимать его так, что болели суставы пальцев. Дворники, хотя и работали с полной нагрузкой, мало помогали — переднее стекло ни на одно мгновение не оставалось чистым, вода стекала по нему десятками по-змеиному извивающихся струй.

«Газик» натужно, словно через силу преодолевая упругое сопротивление, пробивался сквозь эту густую серо-белесую мглу.

— Действительно, не надо было сегодня ехать, — вслух произнес Арсен и не услышал своего голоса. Ливневые струи оглушительно барабанили по натянутому тенту.

Но вот и Орлиное Гнездо. Ашот оказался прав: ливень нанес на каменистую дорогу потоки глинистой грязи со склонов, так что Арсен уже начал всерьез жалеть, что не остался ночевать у приятеля. Машину то и дело заносило к краю дороги, и Арсену больше приходилось действовать рулем и сцеплением, чем тормозами, от которых, хотя они и были в порядке, на такой дороге было мало проку: понадеешься на них — и глядь, как на салазках, соскользнешь к самому краю бездны. Поэтому и сердце не то что замирает, а падает куда-то в ноги и там саднит…

Ничего, слава Богу, обошлось, хотя помучился так, что, проехав этот опасный участок дороги, Арсен остановил машину и несколько минут сидел с закрытыми глазами, приходя в себя.

Когда спустился в долину, сразу полегчало, а ливень как будто ослабел. Арсен почувствовал голод. «Свернуть к шашлычной, что ли, перекусить с дороги?» — подумал он. Нет, уже темнеет. Да и ливень может усилиться, а дорога на подступах к селу еще утром мерзостной от ливня была, а сейчас, наверное, вообще непроезжей стала, можно застрять где-нибудь… сиди, жди трактора. В село надо прибыть засветло. Там, наверное, Лена от страха мечется в полном сумасшествии, ей все время чудится, что он где-то сорвался в пропасть и теперь лежит, насмерть растерзанный, придавленный обломками машины…

Река разлилась так, что, выйдя из берегов, местами заливала дорогу, слизывая с нее глину, нанесенную потоками со склонов. Должно быть, где-то в верховьях дождь опять усилился и, чего доброго, спустится вниз. Мгла значительно рассеялась. Но встречные машины шли с зажженными фарами — значит, и вправду темнеет, а не кажется. Арсен посмотрел на часы — четверть шестого, до темноты успеть можно.

«Газик» вырвался наконец из лесной теснины ущелья и через несколько минут въехал в село. Среди мокрых деревьев на столбах горели тусклые лампочки, пока еще освещавшие самих себя. Он пересек пустынную улицу, в конце которой стоялое белое, под красной черепичной крышей здание клуба. Дорога плавно его огибала.

То, что произошло потом, Арсен впоследствии вспоминал как бессвязные обрывки кошмарного сна… Он уже разворачивался, объезжая столовую, когда внезапно из-за торца здания выкатился заляпанный грязью то ли «Москвич», то ли «Жигули», срезая поворот на большой скорости. Избежав столкновения, правым скатом наезжая на узкую, в полтора метра, пешеходную дорожку, Арсен увидел перед самым радиатором фигуру, закутанную с ног до головы во что-то мокрое (сперва подумал, что старуха в черном кялагае[8]). Уже зная, что ничего не поможет, надавил на тормоза, рванул руль влево и поехал юзом, продолжая бороздить задними застопоренными скатами обочину дороги. Мотор заглох, но секундой раньше Арсен услышал короткий тонкий вскрик… Выскочил из кабины, метнулся к передним скатам и увидел тело, замотанное в мокрый, запачканный грязью плащ. Трясущимися руками схватил за ноги и потянул на себя. Плащ сполз, открыв лицо. Тонкая струйка крови, вытекая из левого уха, уходила куда-то под затылок… Арсен увидел широко раскрытые, еще сохранившие выражение недоумения, но уже стекленеющие, до боли знакомые глаза.

Он встал, но ноги не держали его. Упав на четвереньки, опять хотел подняться и снова упал. Из клуба высыпало человек десять, игравших там в шахматы, бежали и из канцелярии… Кто-то старался поднять его, наперебой кричали: «Мальчик мертв!», «С горя встать не может, он же племянника своего…», «Как, племянника?!», «А чего он полез на тротуар», «Да не виноват он, хотел от черного