– Так что же это мы с тобой курим тогда?

– Ну, так давайте бросать уже. Я поддерживаю. Только все, кроме Ленки, курят. Надо тогда всей ординаторской бросать…

– Э, батенька! Может, ты и бросишь, в чем я сомневаюсь, а я и не планирую даже. Вот так. Потому что мне нравится. Мне хорошо. Потому что я получаю удовольствие. И силы воли опять же не хватает. Вот и вся философия! И не хочу я сейчас, когда мне хорошо, думать про бронхит или тем более про рак. Вот тебе и ответ, батенька. Ты что же, «симптом тумбочки» у своих диабетиков не проверяешь?

– Как не проверяю?! Каждое утро смотрю.

– Ну и что-нибудь поменялось за тридцать лет? Ничего не поменялось: булочки, конфетки, шоколадки. А если у кого ничего нет – как у Вербицкой, например, – так он попадет сюда один раз и больше не появится. И это один из десяти. Остальные по три-четыре раза в год. Сначала просто с сахарами и давлением, а потом с инсультом или инфарктом. А почему?

– Силы воли не хватает, как и нам.

Заведующая нахмурилась и переключилась на новую жертву:

– Сорокина, а ты что скажешь?

Слоев в этом пироге ужасно много. Разобраться не так легко.

– Мне кажется, не только сила воли. Мне кажется, у многих это уже как смысл жизни – болячки. Тут им даже интересно: свои анализы, соседкины анализы, УЗИ, колоноскопия, томограф, чем больше, тем лучше. А главное – это много капельниц. Иногда начинаешь подозревать, что ничем другим они просто не живут. Бегают по больничному коридору, как лошади по ипподрому, пока не свалятся. Нет чтобы через ограду перескочить… А мы им помогаем, чтобы подольше круги наворачивали.

– А вот это уже тепло, Елена Андреевна. Точнее, и верно, и нет. Вот если ты, скажем, Кожевникову из пятой палаты, а она у нас практически круглогодично живет, начнешь под попу подпихивать через эту самую ограду, будешь говорить, что хватит уже лечиться, давай уже прекращай жрать, займись спортом, выгони, наконец, мужа-придурка взашей, что жизнь прекрасна, столько всего вокруг, она тогда что?

В голове сразу возник образ благообразной мадам Кожевниковой.

– Ой, да что вы, Светлана Моисеевна! Она же сразу побежит к вам жаловаться, не дай бог: мало обследований назначили или капельниц недокапали.

– Резонно. Значит, будешь тогда плохой доктор, раз не даешь своей заведующей спокойно жить. Так что, дети, всегда смотреть надо, кто чего хочет в этой жизни. И не всегда все хотят того же, что и вы. А посему, Александр, проследите, чтобы у Кожевниковой на этот раз капельниц было заметно больше, чем у соседок по палате. И чтобы она это заметила и оценила. Уж очень я ее тортик с вишней люблю. А наливку какую приносит! Зашатаешься! И вообще, Саша, вам бы с вашим уровнем самоидентификации в хирурги надо. Хотя нет, фамилия у вас слишком смешная – не возьмут.

Светлана высвободила свою материальную оболочку из несколько маловатого для нее старенького кресла, поставила тарелки обратно на тележку и полезла рукой в правый карман.

– Ну так что, други мои, курить-то идем?

Вот это пообедали, черт подери.

Беседа напоминала хождение по лезвию бритвы, и народ с явным облегчением вывалил за Светланой подымить. Что касается меня, то табак так и не смог вписаться в мой жизненный цикл, хотя иногда я с большим удовольствием выкуривала сигаретку на кухне у Асрян. В ординаторской настала долгожданная тишина. Все дела, кроме дел седьмой палаты, были улажены, до свободы оставалось не так далеко. Я собрала последние анализы Вербицкой в уже успевшую распухнуть историю болезни и вышла в коридор. Дверь у Полины Алексеевны была слегка приоткрыта. Вербицкая отличалась от остальных: в больнице все валяются на кровати большую часть времени, стараются делать лежа практически все: есть, пить, разговаривать, переодеваться. А она даже для простого чтения сидела за столом. В кашемировом, шоколадного цвета платье, замшевых туфлях на маленьком каблучке, даже едва заметные губная помада, пудра и румяна.

– Полина Алексеевна, доброе утро. Я к вам с хорошими новостями. Сахара просто прелесть, давление за выходные пионерское, так что снимаю вас с инсулина и, думаю, к пятнице собирайтесь домой.

– Ах, Елена Андреевна, спасибо. Какая радость! Я ведь уже места себе не нахожу, волнуюсь за девчонок: как там они без няньки? Сын на работе по двенадцать часов, невестка просто разрывается. Она еще успевает каждый день меня навещать, готовит по ночам разные низкокалорийные блюда.

– Ну, вот и обрадуете их. Можете официально вызвать встречающих на пятницу.

– Прекрасно! Сын приедет. А как у вас дела? Отдохнули от нас, от больных, за два дня?

– Что вы! У меня не бывает таких долгих выходных. В субботу традиционное дежурство. Я еще дежурю в приемном покое. В другом корпусе, напротив.

– Боже мой, вы так не успеете ни замуж выйти, ни детишек завести!

– Это все я уже успела, не переживайте.

– На вас глядя, никогда бы не подумала. А сколько вам лет, простите за бестактность?

– Двадцать семь, я уже совсем большая.

– Вы молодец. Но дежурства в вашем приемном покое – это просто за гранью реальности. Я как-то приезжала с внучкой сюда в выходные: она повредила ногу. Там творился настоящий ад.

– Да, работа, конечно, не сахар, но дает хороший опыт. Иногда просто футуризм какой-то бывает, за гранью понимания и вообще за гранью реальности.

Я посмотрела на часы и поняла, что у меня еще целый час до Катькиного сада. Тут же возникла коварная мысль: если я не вылезу до конца рабочего дня из палаты Вербицкой, то убью сразу двух зайцев: не надо будет идти принимать новых больных (И без меня полная ординаторская. Сволочи, как зад на отделении отсиживать – так это да, а как подежурить – так это нет) и заведующая, даже если просечет меня тут, будет очень счастлива увидеть, как я тщательно обслуживаю платных больных. Я села на стул поудобнее.

– Если вам скучно, Полина Алексеевна, могу поведать, что такое ночное дежурство, на примере недавних субботних событий.

Она тут же вся превратилась в слух. Я рассказала ей в красках про последние приключения с героем из вытрезвителя в главной роли. Рассказ такого содержания, безусловно, являлся рискованным мероприятием, но любопытство взяло верх: очень хотелось понаблюдать за ее реакцией. Предчувствие меня не обмануло. Поначалу Вербицкая интеллигентно пыталась справиться с реальными эмоциями, но к концу рассказа она уже хохотала так, что старшая медсестра, проходя мимо, на всякий случай осторожно заглянула в палату.

Удивительно, как смеется. Так только в восемнадцать лет смеются.

– Елена Андреевна, как стыдно над этим все-таки смеяться. Боже мой, но невозможно смешно! Бедный человек, несчастное поколение мужчин! Я думаю, вы меня специально веселите. Сомневаюсь, что на ваших дежурствах всегда так весело. Печальная фраза – у каждого доктора свое кладбище.